– Мне они тоже попадались, но по-настоящему я в первый раз вижу, как это красиво, – сказала Сторма, когда Марк показал ей гнездышко нектарницы.

Она осторожно повернула это сооружение, искусно свитое из нитей лишайника и паутины, заглянула в конусообразную дырочку-вход и увидела крохотные пестрые яички.

– Я не понимала, что такое настоящий покой, пока не приехала сюда, – говорила она, когда они сидели на берегу Бубези в желтом свете уходящего дня и смотрели, как самец антилопы куду с поперечными белыми полосками на боках, украшенный длинными, спиральными, как штопор, рогами, ведет своих большеухих самок на водопой.

– Раньше я не понимала, что такое счастье, – шептала она, когда сразу после полуночи они одновременно и без всякой причины проснулись и в темноте протянули друг другу руки.

А однажды утром, когда Джон ни с того ни с сего поднял шум, рассеивая крошки непрожеванного печенья, она села на измятой постели и серьезно посмотрела на Марка.

– Помнится, однажды, сударь, вы просили моей руки, – сказала она. – Не соблаговолите ли повторить свою просьбу, сэр?

И в тот же день, но уже попозже, они услышали в долине топор дровосека.

Лезвие двуручного топора мерно вонзалось в ствол дерева твердолиственной породы, издавая хлопок, похожий на выстрел. Эхо, отражаясь от утесов Чакас-Гейт, летело обратно, дробясь на множество рассыпающихся по долине и замирающих вдали осколков. Отзвук каждого удара долго звенел в воздухе, пока от серых скал не отскакивал следующий. Работал не один лесоруб, так что шум стоял непрерывный, словно там шло сражение.

Сторма еще никогда не видела у Марка исполненное такого бешенства лицо. От щек отхлынула кровь, естественный загар сменился лихорадочно-желтым налетом, сжатые губы побелели, словно покрывшись инеем. Глаза его яростно сверкали, и ей пришлось бежать, чтобы не отстать от него, когда они поднимались по усыпанному камнем склону от бегущей внизу реки, а над их головами звенели топоры, и каждый удар, казалось, бьет в самое сердце.

Впереди на фоне неба вдруг задрожало, словно от боли, и покачнулось высокое свинцовое дерево. Глядя на него, Марк остановился с запрокинутой головой, и та же боль пронизала его задрожавшие губы. Дерево отличалось удивительной стройностью, его серебристый ствол грациозно вздымался к небу и чем-то напоминал талию девушки. Не менее двухсот лет понадобилось природе, чтобы взрастить это чудо на столь головокружительную высоту. В семидесяти футах над землей раскинулась его темно-зеленая густая крона.

Вот дерево снова задрожало, и топоры умолкли. Величавая крона медленно, по широкой дуге, набирая жуткую скорость, пошла вниз, и не до конца перерубленный ствол застонал, когда с треском стали рваться его волокна и ткани. Он падал все быстрее и быстрее, прорываясь сквозь верхушки не столь высокой растительности; скручивающаяся и раздираемая древесина визжала как живая. Наконец ствол с такой силой ударился о твердую почву, что земля заходила у них под ногами.