Один критик, например, объявил устаревшими взгляды и концепции отечественных пушкинистов, не оторвавшихся якобы от родных пенатов и от иллюзий национальной гордости. Живя 10 лет в Висбадене, я могла бы претендовать на свободу от названных иллюзий, но не имею права причислить себя к пушкинистам – лишь к дилетантам от пушкинистики, преклоняясь перед истинными, особенно поздними пушкинистами: С. Л. Абрамович, Ю. М. Лотманом, Я. Л. Левкович, И. М. Ободовской, М. А. Дементьевым, А. Ф. и Л. А. Черкашиными.

У них не найдёте ни налета современной пошлости, ни лёгкости в мыслях необыкновенной, отбрасывающих достижения пушкиноведения ради возвращения к уже опровергнутым тезисам. Не стану говорить о том, что вновь ставится в житейской плоскости вопрос «изменила или не изменила», вновь звучит расхожее современное утверждение о любовном треугольнике, сквозь которую проглядывает сочувствие Дантесу и банальности о чрезмерной ревности Пушкина, о его несчастливости в семейной жизни. Вновь без достаточно серьёзных комментариев напечатаны мемуары Араповой, знающей о своей матери не от неё, а от горничной и гувернантки. Эти поверхностные трактовки и превращают трагедию в фарс.

Не подлежит сомнению печальный факт: Пушкин в этот тяжелейший период своей жизни оказался один. Его не поняли, не захотели, не потрудились понять ни Жуковский, ни Вяземский, ни кружок молодого легкомысленного поколения Карамзиных, который и был фоном разыгравшейся драмы для людей, привыкших смотреть на ситуацию как на обычную светскую декоративность, забавлявшихся «зубовным скрежетом» Пушкина. К таким же зрителям можно отнести и любящую сестру Пушкина, которая забавлялась остроумием, когда брат попал в паутину интриг.

Всех провёл заезжий фигляр дешёвым актёрством, и многие поняли и увидели это только после кончины Пушкина. Его друзей позднее преследовало чувство вины и раскаяния. Вяземский, Жуковский, Карамзин ощущали это чувство вины всю жизнь, оставив эти слова в мемуарах и письмах.

Мы же, через 200 лет, «сраму не имум». Многие, объявляющие себя пушкинистами, без зазрения совести повторяют давно сказанное и давно опровергнутое. Хотя Ю. Лотман назвал свою пушкинскую статью «О дуэли Пушкина без тайн и загадок», загадки и тайны остаются. Надеюсь, загадки не в том, что «никто свечи не держал», не в том, верна ли была Натали, а в самом Пушкине, в загадочной безмерности его гения, которую не колеблет время. Мандельштам, по свидетельству Ахматовой, не мог даже произносить святое для него имя Пушкина, только бледнел при его упоминании. Не будем и мы всуе говорить о нашем великом гении. Отметим лишь несколько моментов, важных для дальнейшего повествования о пушкинских потомках на германской земле.