– И от того ты оробел? Давыда, значит, ждал?

– Тебя я ждал, Всеслав, те-бя! К тебе и шел, тебя и ждал… – и вдруг он, словно спохватившись: – Да что мы это всё! Я гость в Земле твоей, а ты гость в шатре моем. А коли так…

Мономах взял колокольчик, побренчал. Вошел его мечник Богдан.

– Несите! – велел Мономах.

Понесли. И было много яств и было много вин, медов, но ели братья мало, еще меньше пили – всё больше жаловали гридей. Там, между кострами и ладьей, и был почестен стол, шум, гогот, выкрики. В шатре было тихо. Брат Мономах в пирах молчун, нетороплив. Он прежде, чем сказать, семь раз подумает; хитер.

Но если видно, что хитер, то разве это хитрость, думал, глядя на него, Всеслав. Хитер был дядя Переклюка, который много говорил, любого мог заговорить, а после станешь вспоминать – нет ничего, одни слова. А этот, как купец прижимистый, бросает на весы по зернышку, по зернышку. Он и теперь в речах нескор – уже только на третьей перемене опять спросил про вече. Всеслав, не вынимая куска изо рта, насмешливо ответил, что чернь есть чернь, сперва дай черни покричать, не унимай, а там уже свое бери – когда они устанут. И взял, спросил брат Мономах. И взял, ответил брат Всеслав, один всё взял, мечей не обнажали. А что тогда дымы? А сыновей зову: положим Полтеск вдоль по лавке и, оборвав Зовун, его же языком и выбьем из них дурь эту, то бишь волю!

Сказал – и засмеялся брат Всеслав, пожал плечами Мономах, но тоже засмеялся – криво. Но вдруг Всеслав спросил:

– А что Давыд? Передавал поклон?

– Давыд? Который? – удивился Мономах.

– Мой, а какой еще? Всеславич, сын, – тихо сказал Всеслав. – Ты ж по Двине шел, брат, и, значит, Витьбеск миновал. Вчера? Или когда?

– Позавчера, – ответил Мономах, не опуская глаз. – Но сына твоего не видел. Мы скоро шли. И я… без шапки был. И при весле. Зачем всем знать, что это Мономах идет? Ведь я шел не к ним, а к тебе. За здравие!

Он поднял рог. Так, гневно подумал Всеслав, вот как оно! А ты, князь, о Митяе сокрушался! Пей, князь, в последний раз ты с Мономахом пьешь за свое здравие. И за его. И за Давыдово… Выпил Всеслав. Крякнул, утерся и сказал:

– Ну, не видал, так не видал. Теперь опять не встретитесь – он берегом пойдет. А может, и идет уже.

Вздохнул Всеслав. А ведь и впрямь, подумалось, Давыд уже идет. И Глеб идет. И Борис. И Ростислав. Пир кончился, чаши стоят пустые. Сейчас их приберут, оставят вас одних, и Мономах тогда скажет, зачем он явился… Да только слушать про это уже не хотелось. Но и вставать было нельзя – не в честь. Вот и сидел Всеслав, молчал. Молчал и Мономах. На берегу шумели. А солнце уже склонилось за полдень. Час пополудни, невольно подумал Всеслав и поморщился. Пришел Богдан, стал прибирать. Князья молчали. А Витьбеск, говоришь, вспомнил Всеслав, ты так прошел, не открывался…