И резко сел. Ростислав подал ему вина. Глеб выпил. Борис смотрел поверх голов; небось, молился… Вот так ряд! Всеслав встал и сказал:

– Вот каково! И вече говорит: «Сойди, Всеслав!», теперь и ты… А и сойду! Устал я, спать хочу. А вы… Я от слова своего не отрекаюсь. Решайте, кому быть после меня. Как приговорите, так оно и будет. Вот крест на том!

Всеслав перекрестился. И пошел. В дверях остановился и сказал:

– Бережку не забудьте покормить. И… вот еще. Утром проснусь, в мыльню пойду. Велите, чтобы натопили жарко, и чтобы трав поболее, чтобы дух крепкий стоял! И чтобы приготовили все чистое да новое… Бог в помощь! – и ушел.

Пришел к себе. Лег. Свет не зажигал. Лежал. Темно было. И эта ночь, подумалось, твоя последняя… А как легко подумалось! Вот, говорят, что страшно уходить – ведь как же, уходить!.. А нет, совсем не страшно. Будет, ну и будет, как будто и не о тебе это, а о тебе – совсем другое. Вот Глеб сказал тебе «Всеслав», ведь сын родной, а говорил будто чужому. Да и говорил-то какое! «Сойди»! А сам всходить не хочет. И не один он так, а никто из них всходить не хочет. А все из-за чего? Из-за гнева. А князю гневаться нельзя… А что есть князь? А что есть власть? Вот как решили дерева избрать себе царя и сказали смоковнице: царствуй над нами. Ответила смоковница: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по вам? И не пошла. Так и маслина не пошла. И виноградная лоза… Только один терновник согласился, но повелел: коль вы воистину поставили меня царем своим, так идите и станьте под тенью моею…

Вот так тебе Георгий говорил, когда он уходил. Он говорил еще: я не терновник!

А ты разве терновник? Терновник вон какого всего росту, и чтобы стать под ним, кедры ливанские должны были пасть ниц – и пали. Но и тогда их вздыбленные корни тенью своей укрыли тот терновник, и разъярился царь дерев, и вышел из него огнь мщения – и всех пожег! И будет еще жечь! И будут в Любеч звать как бы на ряд, но будут вынимать глаза, как у Васильки вынимали. А ведь и ты был зван туда!..

Да отказался ты, а Василько поехал. Сошлись они, их было шестеро, а ты был бы седьмым… опять седьмым!.. Сошлись они и поделили Русь, и целовали на том крест, мир между ними был… И нож! Ибо увидел Святополк, что он в тени Васильковой. После разъехались они из Любеча по волостям своим. Поехал и Василько в Теребовль. А дорога была через Киев, и там Святополк его гонцом перехватил и в терем свой призвал. Пришел Василько. А там уже сидел Давыд, сын Игорев. Брат Святополк, великий князь, Васильку ласково встречал, а вот Давыд бревном сидел – ведь это он, Давыд, и нашептал о тени той, и Святополк поверил, затаился. Василько же пришел к нему как к брату, он пил и ел, беды не чуял. Брат Святополк вдруг поднялся и вышел. Следом за ним вышел Давыд, а Василько сидел за столом. А было это в день Святого Михаила, на именины Святополковы. Василько ждал, когда вернется Святополк. Да не дождался! Вместо него вошли гриди, расстелили ковер, повалили Васильку и, сняв с печи доску, придавили Васильку доской и насели, а торчин подошел с ножом…