Нет, спохватился Всеслав, хватит, надо думать о другом. А думать сейчас хорошо – тихо в тереме, ночь, все спят. Даже Бережки не слышно. В красном углу лампадка чуть мерцает. И если даже встать и подойти, то теперь ничего не рассмотришь – лик черен, строг. А, говорят, в Софии Новгородской после того, как ты ее… Ну да! Писали писари на куполе Спасителя; писали раз, писали два – с рукой благословляющей, но когда утром придут – а Он уже с рукою сжатою, они тогда опять берутся переписывать… И так было три дня, а на четвертый день вошли – а Он опять с рукою сжатою и говорит им: «Писари, о писари! Не пишите Меня с благословляющей рукой, но пишите со сжатою! Я в этой руке держу град Новгород, а когда рука моя разожмется, тогда и будет граду сему скончание!» И убоялся ты Его руки, и не пошел ты в третий раз на Новгород, и по сей день ты рад тому, так будь и нынче рад – гонцов твоих перехватили, ибо Его рука тебя везде настигнет. Его, а не ее, змеи этой, которая…

Тьфу-тьфу, вот вспомнил что! Забудь, Всеслав! Ты на Него смотри! Лик черен, строг, лампадка чуть мерцает. Ночь в тереме, и эта ночь – твоя последняя. Встань, князь, иди!

И он встал. Босой, в одной рубахе, держась за стену, как слепой – пошел. А видел же! Да страшно было, ноги подгибались, вот и держался, чтобы не упасть. Так вышел в гридницу. В печи уголья теплились. Всеслав стол обогнул…

А половицы не скрипели! Он перекрестился, пошел дальше. И вот перед ним дверь в сыновью…

А за ней слышны голоса. Вот так оно и есть, сердито подумал Всеслав, не спят они, рядятся. С тобой они того не пожелали, тебе сказали: не хотим. А сами вон чего! Всеслав толкнул дверь!.. А она не поддалась, она была закрыта. Так, может, постучать, подумалось, окликнуть? Но Всеслав молчал. Стоял возле двери и слушал… Нет, он не подслушивал, а просто слушал голоса. Вот, слышно было, Глеб что-то сказал. А вот Давыд ему ответил… А вот Ростислав… Вот снова Глеб. И говорит, и говорит… А вот опять Давыд. А Бориса не слышно. Борис, небось, лежит; он у окна, в дальнем углу. Борис когда узнал, что Георгий ушел, то сказал: и я пойду. А ты разгневался, и он остался. Борис – не князь. А Георгий ушел и пропал; грех на тебе, Всеслав, не смог остановить, слов не нашел, а был бы нынче здесь Георгий…

Всеслав перекрестился. Стоял и слушал голоса. И уже улыбался. И думал: любо как! Сошлись – и не кричат они, рядятся, и хоть не слышишь слов, но чуешь – нет меж ними тени! И на душе сразу легко, зверь спит, он тоже ничего не чует, и можно дверь толкнуть сильней, можно окликнуть – и они откроют. Только зачем? Уже шесть дней прошло, как должен был уйти, Она сказала: всем свой срок. Вот и уйди, оно само собой решится, кого они присудят, тот и сядет, ты сам им так сказал; уйди, не мешай.