И он пошел к себе. Тихо, как тать – в своем дому! А на душе было легко. И если бы еще Георгий, думалось…

Вдруг Всеслав замер! И прислушался…

И ведь точно: скрипят половицы! Всеслав не шевелился, не дышал…

Ночь. Тихо в тереме. И только из сыновьей голоса…

Всеслав сжал крест в горсти, тихо спросил:

– Кто здесь?

– Я, господарь, – ответили. – Батура я.

И вправду, это был Батура. Он стоял в дверях. Всеслав строго спросил:

– Ну, что еще?!

– У Любима сошлись. Сотни три! И кричат.

– А что кричат?

– Сюда идти.

Всеслав усмехнулся, сказал:

– Пусть кричат. Чем нынче больше покричат, тем завтра будут тише. Митяй висит?

– Висит.

– Ступай.

– А…

– Я сказал: ступай! Ночь – волчье время, а не песье.

Батура низко поклонился. Всеслав развернулся и пошел к себе. Там сразу лег. Уже не знобило, не жарило. Легко было. И страха не было. И чуял, что Она ушла. И думал: хорошо, что не призвал тогда Борис Иону, а то вот шуму было бы. Любим возликовал: соборовали! И тогда бы завтра он на вече… А так кричите там, визжите хоть всю ночь, а ведь не сунетесь, ведь не посмеете! Пришла Она, Игната прибрала, за Игнатом Она и ходила, а я… Жив я, и не было Ее, привиделось, да разве так бывает, чтобы пришла Она да говорила с кем да торговалась, как купец, – семь дней, не семь! И…

Мрак!