И вот такой человек с 1939 года трудился заместителем председателя Совнаркома[81]. Переводя на сегодняшний язык, Мессерер осмелилась позвонить вице-премьеру по культуре. «Здравствуйте, Розалия Самуиловна! Это Суламифь Мессерер говорит. Отлучают меня от партии! Не коммунистической, правда, а партии Китри. Но тем не менее несправедливо. Помогите!» Землячка в ответ не стала ссылаться на занятость военными вопросами, а сказала «товарищу Мессерер» не отходить от аппарата: сейчас, мол, все выясню! Прошло несколько минут, и точно, вертушка зазвонила: «Товарищ Мессерер, спокойно танцуйте премьеру. Товарищ Храпченко свой приказ отменил». Вмиг забывшая про слезы, Суламифь выскочила из кабинета директора.

Да, в смелости и умении мгновенно собраться балерине не откажешь — дали о себе знать ее спортивные успехи: «Быстрее, выше, сильнее!» Она и в будущем будет проявлять завидную настойчивость, в частности, когда во время японских гастролей запросит убежища в английском посольстве. А пока она бежит на сцену. Головкину, приготовившуюся танцевать ее партию, Суламифь весьма резко осаживает, отправляя довольно далеко. Но та не затаит обиды, сказав: «Ничего страшного, я станцую следующий спектакль». Так они и танцевали Китри в очередь.

В 1943 году Софью Николаевну Головкину отправят в Тегеран — выступать перед «Большой тройкой», где она и познакомится со своим вторым мужем Львом Михайловичем Гайдуковым, генералом-артиллеристом (впоследствии жили они долго и счастливо на Арбате, в Каменной Слободе, но умерли не в один день). В дальнейшем Головкина прыгнула высоко — в 1960 году возглавив Московское хореографическое училище. Она воспитала немало известных балерин (Наталью Бессмертнову, Нину Сорокину, Надежду Грачёву) и нажила такое же количество недоброжелателей. А как иначе — 40 лет руководить училищем и остаться с незапятнанной репутацией? В училище за глаза ее называли Софой. Активную педагогическую работу Головкиной трактовали как желание самоутвердиться. «Танцевать она совсем не умела, — пишет одна из ее коллег. — Пируэты и шене крутила криво, но не падала. Как Пизанская башня. В ней не было ни темперамента, ни блеска. Во время танца она помогала себе пухлым ртом, словно жуя резинку, — хотя в те времена американцы еще не изобрели “чуингам”. От ее спектаклей веяло скукой и серостью. Публика томилась и аплодировала скудно. В солистки она выдвинулась, деля в юности своей супружеское ложе с маститым балетмейстером Федором Лопуховым. Женитьба эта была непродолжительной, но оставила некий след в истории московского балета пикантными пояснениями Головкиной на комсомольском собрании…»