Но вот русского дирижера на смену Самуила Самосуда найти не удалось — новым главным стал Арий Моисеевич Пазовский, ненадолго[82].

Уже в январе 1945 года увидела свет рампы новая постановка «Ивана Сусанина», затем «Евгения Онегина». Автору этой книги удалось найти яркое свидетельство одного из зрителей-москвичей: «Вечером был на “Иване Сусанине”. Красивая постановка, особенно бал у Сигизмунда. В “Мазурке” упала балерина. Патриотизм в опере так выпячен, что превращает оперу в агитплакат. В нашу ложу ввалился пьяный матрос и весь акт спал на моих плечах. Домой вернулись в два ночи». А в июне публика увидела нового «Бориса Годунова» в постановке Леонида Баратова. Жаль только, что главный дирижер Арий Пазовский на премьере не смог выступить по состоянию здоровья — в результате постоянной нервотрепки, вызванной глупыми придирками проверяющих товарищей, у него сдали нервы. В сопровождении врача его увезли домой, на улицу Горького, 8 (где он соседствовал с Эренбургом, Хмелевым и Михалковыми).

Прошли премьеры прокофьевских балетов «Ромео и Джульетта» и «Золушка». Федор Бондаренко пообещал поставить и новую советскую классику — оперу Вано Мурадели «Чрезвычайный комиссар», создававшуюся специально для Большого театра с 1941 года. История постановки этой оперы про Гражданскую войну на Кавказе являет собой редкий пример конформизма, подхалимажа и угодничества. Уже сама фамилия композитора, поменявшего за свою жизнь несколько вариантов ее написания (Мурадян, Мурадов), словно предрекала его опере трагическую судьбу. Так же легко он менял и названия своих произведений — сначала «Чрезвычайный комиссар» (подразумевался Серго Орджоникидзе), потом «Великая дружба». Третьего не успели выдумать. Дирижировал оперой Александр Мелик-Пашаев, а режиссеры сменялись каждый раз после очередного просмотра высокой комиссией, члены которой находили в спектакле то одну, то другую крамолу. В меньшей степени их интересовала музыка, по оценке Кирилла Кондрашина, совершенно ортодоксальная: «Но сейчас же кто-то вякнул: Сталину не понравится, что здесь выведен Орджоникидзе. Потом мы узнали — какие были конфликты между Сталиным и Орджоникидзе. И тут же стали что-то перекраивать. Переделали либретто: уж не образ Орджоникидзе, а кто-то другой — под Кирова стали гримировать. Все делалось на ходу. Было, наверное, пять или шесть сдач спектакля, и каждый раз его возвращали на доработку».

Автор оперы и не претендовал на лавры Джузеппе Верди, а только лишь на Сталинскую премию. Вано Ильич признавался: «Положим, что я композитор на три с плюсом, я на большее не претендую. Но когда певец на единицу с минусом начинает мне делать замечания, позвольте уж послать его к черту». Хотя с Верди его роднило то, что великого итальянца также заставляли перекраивать свои произведения. По требованию цензуры в самой своей известной опере во избежание аналогий композитор поменял французского короля на герцога Мантуанского, а известного шута Трибуле заменил на Риголетто. Но ведь тогда у власти была не коммунистическая партия!