Мы потратили на поиски почти весь день, жарясь как в печи; без кольчуг мы потели меньше, но ненамного. Лица наши были прикрыты смоченной водой тканью, что слегка спасало от смрада: конские туши и трупы людей, разбросанные по полю боя на многие мили, уже начали разлагаться. Вздутые животы, почерневшая плоть, языки и глаза становились добычей многочисленных стервятников и прочих падальщиков. Сарацины, слава богу, не показывались.

Сначала мы наткнулись на Жака д’Авена. Рядом с ним пали трое его родичей. Рыцари лежали в кольце из полутора десятков мертвых турок. Это много говорило о происшедшем и свидетельствовало не в пользу Робера де Дре. Граф находился поблизости во время сражения и утверждал затем, что Жака и его близких убили быстро. Воткнув в землю копье с вымпелом на верхушке, чтобы найти это место снова, мы продолжили поиски Филипа.

Нашел его Рис. Филип лежал рядом со своим конем — одним из королевских. Кольчуга была пробита в нескольких местах, одна рука раздроблена, скорее всего, турецкой булавой. Меня снедало чувство вины за то, что я упросил короля отпустить его с нами, но не оказался рядом в тот миг, когда моя помощь была ему нужнее всего. Пятеро мертвых сарацин подтверждали, что Филип сражался как герой древности, прежде чем его задавили числом. Вместе мы могли бы отбиться, с горечью думал я, хотя прекрасно понимал, что исполнял свой главный долг — всегда быть рядом с королем.

— Он хорошо сражался, — сказал Рис непривычно низким для него голосом.

— Да.

Я едва мог говорить.

Филип был первым, кто протянул мне руку дружбы, когда я только поступил на службу к Ричарду. За десять лет наши судьбы переплелись так тесно, как это бывает только у братьев по оружию. И вот он погиб, а меня не было рядом с ним.

Даже де Дрюн, слабо подверженный выражению чувств, был убит горем. Я заметил, что он украдкой утирает глаза. Другие рыцари двора тоже горевали, потому как Филипа любили все.

Самым спокойным был Торн — наверное, потому, что знал Филипа хуже прочих. Он завернул труп бедного малого в льняной саван — мы захватили с собой несколько штук — и уложил на запасную лошадь поперек седла. Я не сдержал слез, когда безвольное тело связывали за руки и за ноги, чтобы оно не свалилось по пути. Окончательное осознание того, что он мертв, поразило меня как громом. Когда он лежал в кольце убитых врагов, я представлял, как он храбро сражается, один, пока не иссякнут силы. Теперь я не мог прогнать мысль о том, что лучший мой друг, если не считать Риса, ушел навсегда.

Удар был тем сокрушительнее, что я привык считать, будто Филипу не угрожает опасность, и не ждал беды.