Ни на один из вопросов уже не будет ответа. Никогда! Он, Феликс Юсупов, положил всему этому конец. Конец! Зря Дмитрий потешался над «браунингом». Пускай не слона, но Распутина он своей игрушкой одолел. И не промахнулся!

Бешенство и ненависть мутили разум Феликса. Почему Распутин всё ещё здесь? Он же убит! И должен исчезнуть, раствориться, сам собой растаять в воздухе, как злой дух! Рассыпаться прахом, как вампир, которому влепили серебряную пулю! Но вместо этого Гришка снова заставляет суетиться вокруг себя. Заставляет — кого?! Его, князя Феликса Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон! А ещё — великого князя Дмитрия Павловича и остальных, рангом пониже. Распутин должен валяться у него в ногах, но вместо этого сам Юсупов сидит на корточках перед какой-то мразью!

Кокаиновая энергия распирала Феликса. Он хотел вскочить, но затёкшие ноги подвели. Князь повалился на Распутина…

…и тут раненый мужик вдруг положил руки на плечи Юсупова. А самое страшное — он открыл глаза. Не сразу. Сначала дрогнуло левое веко, потом задрожало правое; лицо Распутина исказилось гримасой — и вдруг шило знакомого взгляда вонзилось в Феликса.

От ужаса у князя перехватило дыхание. Он хотел крикнуть — из распахнутого рта не вырвался даже писк. Феликс упёрся руками в грудь мужика, но тот окровавленными пальцами сгрёб оба погона и держал намертво — не вырвешься.

Распутин шевельнул губами и захрипел, роняя на бутафорскую бороду клочья пены:

— Фе… Феликс… милой… встать помоги… Феликс… худо мне… очень…

К запаху его смерти, смешанному из крови и «Вербены», добавился тяжёлый винный дух. Взгляд Распутина держал ещё крепче, чем руки. Почти теряя сознание, князь рванулся, что было сил, и упал навзничь. Мундир затрещал, один погон остался в мужичьем кулаке.

От удара об пол дыхание к Феликсу неожиданно вернулось. Он глубоко вдохнул и закричал, завыл на одной высокой ноте.

Распутин — простреленный, истекающий кровью, уже почти труп — шарил руками по гранитным плитам, ища опоры. И всё выплёвывал вместе с пеной имя князя.

Феликс так и не смог встать — колени подгибались. На четвереньках, ломая ногти о ступени лестницы и не переставая выть, он стал карабкаться наверх.

Глава XXXI. Точка

Глава XXXI. Точка

Выйдя из уборной, Пуришкевич заглянул в кабинет.

Там на диване, расстегнув верхние пуговицы мундира и сбросив сапоги, полулежал Дмитрий Павлович с папиросой в зубах. Он бездумно перелистывал страницы иллюстрированного журнала для мужчин и мычал под нос шаляпинскую арию из «Бориса Годунова»: