— Читаете? — брякнул Пуришкевич. Ему хотелось общаться.

Великий князь замолчал, поднял взгляд от полуобнажённой танцовщицы, выразительно посмотрел на депутата — и снова уткнулся в привлекательную картинку…

…но депутат сейчас не мог молчать, это было выше его сил. На глаза кстати попался граммофон.

— Музыка кончилась. А сказано было, чтобы играла… Я заведу?

Дмитрий Павлович захлопнул журнал.

— Владимир Митрофанович, — сказал он подчёркнуто мягко, — если я сегодня услышу «Янки Дудл» ещё хоть раз… Если я вообще услышу ещё хоть один звук из этого граммофона — я его расстреляю. И заодно того, кто к нему прикоснётся.

Для убедительности великий князь похлопал по кобуре. В этот момент послышалось нечто, напоминавшее музыку так же мало, как и человеческий голос. Инфернальный вой тянулся и нарастал, продирая морозом по коже.

Дмитрий Павлович и Пуришкевич недоумённо переглянулись.

— Вы… слышите? — зачем-то спросил побледневший депутат.

Вой оборвался, и через мгновение в кабинет влетел Феликс. Вид его был страшен. Всегда идеальная причёска всклокочена, глаза безумные. На мундире — пятна крови, один погон вырван с мясом, другой сидит набекрень…

— Где? — закричал князь, протягивая руки к Пуришкевичу. — Где?

Тот не понял:

— Где — что?

— Ваш! Пистолет! Он жив! Хотел меня убить! Что вы стоите?!

Дмитрий Павлович выругался, сел на диване и стал натягивать сапоги.

Пуришкевич пытался вытащить «сэвидж» из кармана. Руки дрожали, пистолет за что-то зацепился, а Феликс толкал депутата к лестнице.