Оставшийся путь до опочивальни хозяина терема они проделали за какую-то минуту, не больше.

Вид у лежащего с закрытыми глазами больного был тот еще. В точности по поговорке: «Краше в гроб кладут». Учитывая, что гробом в эти времена на Руси именовали могилу, сравнение самое подходящее, поскольку ростовский тезка вполне «созрел» для своего последнего земного приюта. Один только цвет лица чего стоит. Такой просто нездоровым не назовешь — скорее уж покойницким.

«А ведь он ненамного старше меня нынешнего, — неожиданно пришло в голову рязанскому князю. — Разница от силы лет в пять, не больше[125]. Получается, что ему сейчас максимум тридцать три, как Христу. И тоже мученик, как и он, только того распяли люди, а этого — болезнь».

— Не жилец, — буркнул Маньяк на ухо Константину.

— Сам вижу, — откликнулся тот, застыв в нерешительности у изголовья и не зная, что предпринять в такой ситуации.

Будить? Так он не спит — по всему видно. Попытаться привести в чувство насильно, в очередной раз воспользовавшись талантом своего спутника? А сможет ли тогда больной разговаривать, находясь в трансе?

Однако, раз уж пришли… Константин повернулся к Маньяку и попросил:

— Сделай так, чтобы нас никто не беспокоил и сюда никто не зашел.

Ведьмак послушно кивнул и, устало вздохнув, вытер полой широкого рукава рясы пот с лица. Судя по тому, как разрумянилось его лицо, было понятно, что мысленное управление начальником стражи стоило ему большого труда. Выпроводив усача из опочивальни и поставив его возле двери, ведьмак хрипло выдохнул, указывая на лежащего:

— Ежели хотишь, с Кромки его вытащу, а чего боле — даже не помышляй. На сегодня все, кончается моя силушка.

— А завтра? — сразу уточнил Константин.

— Рази токмо чрез пару седмиц пополнится, да и то наполовину, не боле, — пояснил Маньяк.

— Все равно буди, — кивнул Константин.

Маньяк пристально уставился на больного. Прошло несколько секунд, но лежащий так и не открыл глаз.

— Ишь ты, какой упрямый. Никак не хотит возвертаться, — натужно прохрипел ведьмак и с каким-то азартом произнес: — Ну тогда мы с тобой инако поступим да силой оттель выдернем. — И он легонько дотронулся до лба больного левой ладонью, охватив большим пальцем и мизинцем виски лежащего.

Касание было аккуратным, да и недолгим — уже через несколько секунд рука Маньяка пошла вверх. Пальцы при этом так тряслись, будто держали что-то неимоверно тяжелое. Только тогда старший Всеволодович, да и то не сразу, все-таки открыл глаза, в которых застыло непонимание происходящего и… обида. Да-да, горькая обида, словно у малого ребенка, которого оторвали от интересной игры в самый ее разгар, и более того — немедленно заставили делать что-то неприятное.