Настоем Константин попотчевал больного чуть ли не самым первым делом, едва тот закончил читать свиток. Тот поначалу кисло поморщился и даже попытался отвернуться от поднесенной ко рту ложки, пожаловавшись, что уж больно смердит, но рязанский князь пояснил, что это лекарство тоже передано отцом Николаем, причем тот всю ночь читал особую молитву, поставив скляницу перед иконами, а потому…

Результат от приема снадобья сказался не сразу, а чуть погодя. Как раз перед тем, как отдать приказ начальнику стражи о беспрепятственном пропуске к нему в опочивальню святых отцов, когда бы они ни пришли, ростовчанин, блаженно улыбнувшись, заметил:

— Велика сила молитвы. То будто черви нутро грызли, а теперь враз угомонились. Ты непременно передай отцу Николаю от меня поклон.

Что ж, если ростовчанин просто спит, а не пребывает в беспамятстве, тогда есть шанс, что завтра он придет в себя без помощи снадобья, пускай и ненадолго. Тогда и поговорим, а пока…

Ночлег они нашли довольно-таки быстро, позаботившись о нем еще до визита в княжий терем. Узнав, что приезжие готовы расплатиться, да не продуктами, а серебром, их моментально приютил в одном из посадов какой-то старик. Обстановка в избе была скудная, едой из печи и не пахло, и по всему чувствовалось, что сам хозяин давно живет впроголодь. Правда, лавок для сна хватило на всех троих, так что на холодном земляном полу никто из постояльцев не спал — и на том спасибо.

— А это что за Кромка такая? — лениво поинтересовался Константин поутру.

Время для разговоров имелось, поскольку встали они аж на рассвете и в княжий терем идти было рано.

Маньяк подозрительно уставился на своего спутника и, проворчав, что иные князья хуже малых дитев, коль не ведают даже самое простое, нехотя стал рассказывать. Согласно его словам, получалось, что это нечто вроде рубежной черты между мирами, отделяющей Явь от Нави[126]. Ведьмак попутно пару раз упомянул еще и какую-то Правь, но уточнять Константин не стал, чтоб не запутаться окончательно, и сосредоточился на Кромке.

В отличие от обычной границы она, судя по описанию Маньяка, была весьма широкой — может, даже в несколько верст, а то и больше. Однако долго гулять по ней опасно — загостившиеся редко возвращаются обратно, ибо попросту забывают о своем обычном мире. Да и оставшись там, они, как правило, пребывают на ней недолго — уж больно скользкие у нее края, которые так и подманивают к себе любопытных, а подошел поближе и глядь — поскользнулся и поехал вниз, в Навь. Оттуда же никто никогда не возвращался.

Словом, если перевести его речь на язык медицины двадцатого века, что Константин тут же и сделал, получалось, что больной впадал в коматозное состояние, а если кома длилась долго, то он гораздо чаще умирал, нежели выходил из нее.