Не забыл князь спросить и про обиженные глаза тезки — померещилось ему это или… Оказалось «или». Объяснение тут тоже было довольно-таки простое и логичное. Пока человек гуляет по Кромке, он вновь здоров, и у него нигде ничего не болит, да и прочие горести с бедами не то чтобы забываются, но как бы приглушаются, начиная казаться незначительными пустяками, на которые не стоит обращать внимания. Ведьмак же вытягивал его оттуда насильно, потому и была видна в глазах больного обида.

А в заключение последовал безжалостный вывод:

— Ему от силы пара седмиц осталось, не боле.

— Так мало?! — ужаснулся Константин.

— А чего ты хотишь, ежели он сам то и дело норовит на Кромку перебраться, — проворчал ведьмак. — Он же не ведает, что, покамест по ней бродит, хворь его тута словно бы на воле пребывает, и, покамест хозяин тела в отлучке, она енто тело жрет за обе щеки. Ежели бы не нырял туда столь часто, до лета бы непременно прожил, можа, и до осени дотянул бы, а так… — И он, не договорив, безнадежно махнул рукой.

— Ежели бы не нырял… — задумчиво протянул Константин и вопросительно уставился на своего спутника.

— И не помышляй! — сразу отрезал тот, догадавшись, о чем подумал князь. — Таковское ни я, ни кто иной не возможет. Сам видал, сколь силов занадобилось, чтоб его оттуда вытянуть, а надолго ли хватило? Удержать же нечем — пуст я, весь поистратился, до донышка. Ну пущай, к примеру, сызнова чрез две седмицы к нему заглянем, да вытяну я его оттель — и что? Проку на час, а мне опять месяц отлеживайся.

— Эх, была бы тут Доброгнева, — мечтательно вздохнул Константин.

— Неведомо мне, сколь искусна твоя лекарка, токмо сдается, тут лишь мать Мокошь в силах кончину его оттянуть — уж больно крепко прислужницы Хворста[127] в него вцепились, — проворчал Маньяк. — Ежели бы он сам восхотел — иное, а так…

— Ну матушка Мокошь нынче под снегом спит, так что попробуем без нее обойтись, своими силами, — решил Константин, прикидывая, сколько времени он еще может оставаться в городе. Результат получался неутешительный — сегодняшние сутки, да еще завтрашние, поскольку послезавтра начинался Великий пост, а следовательно, в город должны прибыть братья великого владимирского князя, так что искушать судьбу ни к чему.

Маньяк же воспринял последнюю фразу своего спутника как намек, тут же возразив, что в этом случае он тоже бессилен, причем даже не потому, что иссяк, но вообще. Одно дело — заставить человека выполнять какие-то простейшие действия, да и то надо, чтобы он при этом находился подле него не далее как в пяти саженях, и совсем иное — программировать кого-либо на длительный срок. Разумеется, пояснял он это совсем иными словами, но суть… Короче, внушить старшему Всеволодовичу желание жить несмотря ни на что предстояло одному Константину.