— Вот ты яко мыслишь, — подытожил ростовчанин и, помедлив, неожиданно сменил тему. — Коли рязанский князь ведал, что ты в Ростов отправился, то поди-ка и замирье со мной в голове держал, так? Не велел он тебе передать, что, мол, ежели рати на его землю придут, то и новой скляницы с настоем мне не видать? Токмо не виляй, — попросил он, — а доподлинно сказывай.

Константин неспешно огладил свою бороду, собираясь с мыслями. Вообще-то он именно так и собирался перейти к разговору о главном. Мол, доставлять-то обязуемся, вот только как бы не вышло осечки, поскольку в военное время гонца могут по пути и грабануть, а скляницу попросту разбить. И даже слова о том, что она предназначена для самого Константина Всеволодовича, навряд ли кого остановят. В лучшем случае посыльного отведут к Ярославу, после чего настой непременно постигнет та же судьба. К тому же как знать — не исключено, что через месяц в живых не будет ни князя, ни отца Николая, ни лекарки Доброгневы, так что некому будет ни приготовить лекарство, ни отправить его.

Однако сейчас он решил ничего этого не говорить. Упомянул только последний аргумент, да и то совсем в ином плане. Мол, в мирные времена посыльному конечно же столько опасностей в пути не грозит, но пока Доброгнева и рязанский князь будут живы, то без настоя Константин Всеволодович не останется в любом случае.

— Так и знай: если в срок не прислали, значит, либо она, либо оба уже на том свете, — завершил он свою речь. — Ратиться же с Рязанью или нет — тебе решать.

Ростовчанин кивнул и… вновь сменил тему. На сей раз речь пошла о… Прощеном воскресенье, которое как нельзя лучше подходит для примирения, и не только между князьями, но и вообще между всеми людьми. Константин слушал и недоумевал. О Прощеном воскресенье он знал, да и попробуй тут забыть, когда с самого утра у него уже попросили прощения и Юрко, и хозяин избы. Возможно, к ним присоединился бы и Маньяк, но он куда-то исчез ни свет ни заря. Да и по пути к княжескому терему ему довелось не раз и не два выслушать весь короткий ритуал от прохожих, встречающих друг дружку только таким образом.

«Ой, кстати!» — встрепенулся Константин. А ведь он так ничего и не сказал больному, когда вошел. И как это выскочило у него из головы, ведь собирался же! То-то ростовчанин так удивленно на него поглядывал во время разговора. И что теперь делать — спохватиться, что вдруг вспомнил об этом ритуале, или ну его вообще? Хотя, с другой стороны, кто сказал, что надо начинать обязательно с него? Принято так? Ну и что? Да и вообще, виноваты оба, а не только он один. Или князю зазорно первому просить прощения у залетного монаха?