А Спех, затаив дыхание и открыв от удивления рот, наблюдал за ходом схватки, не в силах сдержать изумления и восторга. Чего греха таить, за те три месяца, что он пробыл в дружине, Остроуха он успел невзлюбить, но как человека. Остроухом-воином он все равно восхищался и тихо вздыхал по вечерам, мечтая, но не особо надеясь, что когда-нибудь, пусть через пять — десять лет, тоже научится так ловко вертеть острым клинком.

Но чтобы дядька Груша, которого Спех в душе глубоким стариком считал, так умел мечом крутить — такого парень и представить не мог. Лишь одного не знал Спех, что это была лебединая песня старого Груши, и пел он ее именно для него, Спеха, и во имя Спеха, и ради будущей жизни Спеха.

И все-таки достал окаянный Остроух дядьку. Эх, годы… Парень в отчаянии даже губу прикусил. Ну! Удержись же, старый! Как же я тебя такого раньше-то не знал! Ох ты! Еще удар! Да будто и не в Грушу, а в него, Спеха, меч угодил. И как же больно-то стало! А еще того хуже, что видел, чувствовал молодой дружинник, как течет кровь из старого воина. Через его, Спеха, тело течет и на землю капает.

«Господи, да неужто ты не постоишь за дело правое, не поможешь тому, кто старается зло убить?! Пусть у человека сил немного, но если бы каждый это зло так, как дядька Груша, норовил прихлопнуть, издохло бы оно давно и следа среди людей не оставило», — взмолился Спех.

Но молчали небеса, словно устал господь взирать с них на землю да осуждающе покачивать головой. Никто не откликнулся на горячую молитву, никто не поспешил подсобить правому делу.

И тогда в отчаянии взмолился парень иным богам. Оно конечно, грех, и не след их поминать, ибо они суть идолища деревянные, истуканы неразумные, как сказывал им в церкви поп. Знал это Спех, ну да тут особый случай — кому угодно поклонишься, лишь бы помогли. Впрочем, почему кому угодно? Эти-то вроде бы тоже свои, родные, а ежели подумать, то самые что ни на есть исконные, которым все его пращуры испокон веков молились, да и ныне не забывали. Во всяком случае, старики в родном селище Спеха до сих пор их почитали, хоть и тайно.

«Перун златоусый! Услышь простого парня, который за славой погнался, в дружину сам напросился, и пусть не ведая того, но на черное дело пошел! Стоит он теперь как вкопанный и не знает, что ему делать. Если ты крови жаждешь, то дядька Груша в твою честь немало ее пролил. Он ведь как ты, разве что серебряной бороды не имеет, но сердца-то одинаковые у вас — за честь, за правду, и чтоб до конца!»

То ли действительно помогла старому Груше искренняя молитва Спеха и услышал ее седобородый Перун, то ли сам воин справился, но в тот миг, когда парень мысленно произнес последнее слово, и впрямь чудо произошло. А как иначе происшедшее назвать? Ведь уже опустился было на одно колено старый Груша, и Остроух уже прыгнул, чтоб к силе своего удара добавить еще и силу всего тела, а сам поединок не просто завершить, но и сделать это красиво, как тут…