— Твой, что ли? — толкнул Басыня Грушу.

Тот напыжился от самодовольства сладкого, нос свой здоровенный, из-за которого прозвище получил, степенно почесал и горделиво изрек:

— Знамо, мой.

— Жаль парня, — вздохнул Басыня.

— Чего это? — встревожился Груша.

— Да похожи вы здорово. Значит, и у него такой же вырастет. — А глазами на нос могучий указал.

Ох, нельзя ведь Груше смеяться — раны открыться могут, которые не вот и запеклись, но как тут удержаться, когда хочется. И пускай уже и живот болит, но остановиться мочи нет.

А Спех только улыбался. Коли дядька Груша на дядьку Басыню не обиделся за шутку насчет носа, то ему вроде бы тоже не след, однако все-таки шибко громко над этим лучше не смеяться. К тому же спроси кто у парня: «Хотел бы ты вдвое больше нос иметь, чем тот, что у Груши, а к нему в придачу вдвое больше умения получить, чем у наставника твоего?» — он бы знал, что ответить. Ни минуты бы не мешкал, ни мгновения единого. За то, чтобы так с мечом обращаться, как его старый односельчанин, пускай хоть втрое больше нос вырастет, не жалко.

Но вдвое больше умения ему не надо. Ему бы так, как дядька Груша, научиться, а больше… Это ж все одно что звезду возжелать, коя на самом деле шляпка от золотого гвоздика. Ими ангелы небо прибили. Одному гвоздик дай, другому вытащи, а там и небо само рухнет. Так что несбыточного желать нельзя. Не бывает умения выше Грушиного-то.

Вот так они и смеялись, друг на дружку поглядывая. На самом-то деле смотреть им совсем в другую сторону надо было, на дорогу проселочную, по которой всадники чужие замелькали, но где там — веселились все трое, словно дети малые, ничего вокруг не замечая.

— Кто такие? — раздался вдруг совсем рядом властный голос.

Тут-то они и очнулись, посмотрели изумленно на вопрошающего и дружно, в один голос, с улыбкой — веселье-то не прошло еще — ответили:

— Черниговцы.

— Взять, — последовала команда.

И как-то очень уж шустро их скрутили. В иное время не один бы полег, а тут все трое и мечей достать не успели. Один Спех малость поворочался, пару раз засветил кому-то промеж глаз, но и того чуть погодя ловкой подножкой на землю сбили. Видать, правду говорят, что смех расслабляет, на добро настраивает, а в ратном деле злость надобна.

Связав же, потащили всех троих на околицу. А там уж и прочие дружинники в рядок стоят, накрепко веревками скрученные, — и из их дружины, и из прочих, что в лихом набеге участвовали. Не все, конечно, кто нерасторопен оказался.

«Не зря луна кровью отсвечивала, — мелькнуло в голове у Груши. — Ох не зря».