Отец, скаля от напряжения зубы, поддел здоровенного убитого сарацина под мышки и, шумно отплёвываясь от струек пота, стекавших по лицу, тащил его к борту, поминутно оскальзываясь в кровавых потёках, заливавших палубу. Худой помолодевший Матвей что-то кричал Марку с ахтеркастля, сжимая в руке багор. Марко послушно пошёл на его зов, украдкой бросив взгляд на свои руки. Тонкие и безволосые, еле прикрытые золотистым детским пухом, они заканчивались мальчишьими руками, с обкусанными заусенцами и белыми точками на круглых ногтях. Марко остановился и встряхнул головой. Этого не может быть!

Он повернулся к отцу, Николай, кряхтя от натуги, перевалил сарацина через резной фальшборт и отправил в набегающую морскую волну, шевельнув губами: «Ступай с Богом!» В его чёрной как смоль шевелюре серебряными нитями блеснула пара седых волос. Всего пара?!

Марко огляделся. Он стоял на их семейном нефе, который Николай забрал частью за долги, а частью в рассрочку у Костлявого Джиакомо, лоцмана с рыбного рынка, с которым когда-то, по молодости, ходил в Святую землю грабить арапские караваны. Марко опустил глаза вниз и засмеялся: все детские пальчики на босых ногах были в порядке, торчали из стопы ровным строем, как солдатики. Но он помнил, как сломал мизинец в шесть лет; палец быстро сросся, но стал слегка подворачиваться под стопу, из-за чего правый ботинок ему всегда приходилось покупать чуть меньше. Как только Марко вспомнил об этом, мизинец стал съёживаться на глазах и прятаться под соседний палец. Марко прыснул:

— Какое грубое наваждение!

И тут же услышал какой-то нездоровый гул. Он поднял голову и окинул палубу взглядом — матросы стягивались вокруг него в кольцо, пока Матвей продолжал кричать что-то с ахтеркастля, вздымающегося над палубой, как айсберг. «Песок», — подумал Марко с некоторым озорством. И тут же кожей рук почувствовал знакомое щекотание: тонкие песчаные струйки побежали по коже, свиваясь в знакомые узоры.

— Кто ты!? — грозно крикнул Марко в небо над кораблём, слегка сердясь на свой подростковый фальцет.

Отбился мальчонка-то от рук, надо б наказать сорванца, гудела матросня, приближаясь к нему, но он уже не обращал внимания на всё это, вглядываясь в странную пустоту посереди голубых, как аквамарин, небес, краем глаза замечая, как стирается картинка по периметру обзора, как сжимается мир. Он резко выбросил руку вперёд и вернувшимся к нему голосом взрослого человека вскрикнул: «Изыди!» — и тут же мириады песчинок заслонили, смыли куда-то в сторону и неф, и палубу с матроснёй, и отца, и Матвея с багром в руке…