Он стоял, какое-то время глядя на неё, но матушка Хоахчин не двигалась, словно впала в зимнюю спячку, даже ресницы ни разу не дрогнули. Марко ещё раз попытался пошевелить концом лезвия складки, укутывавшие трон, но лезвие вновь упёрлось в еле поддающуюся преграду, словно бы кто-то сильно натянул вокруг трона невидимую рыболовную сеть, пружиняющую под саблей. Марко надавил сильнее, лезвие задрожало, завибрировало и постепенно стало слабо нагреваться.

Марко с лязгом убрал саблю в ножны, сбросил с головы осточертевший шлем, с дешёвым жестяным звуком покатившийся по полу, ещё раз обошёл трон, потом выхватил саблю и быстро посшибал ярко светящиеся ароматические палочки, воткнутые в курильницу. Хоахчин не двигалась.

Он подошёл ко всё ещё слегка дымившей жаровне, развязал нижний пояс, подоткнул правую полу халата за верхний пояс и обильно помочился в жаровню, почти неразличимо напевая про себя по-италийски крайне неприличную песню о красотке Лючии, что была прекрасна, как летняя ночь, но у неё не было жениха, потому что как-то раз она пукнула в церкви и в наказанье не переставала пукать всякий раз, когда кто-нибудь пытался лечь с нею в постель. Усмехаясь от нарастающей ярости, Марко некоторое время преследовал оставшиеся рубиновые точки струёй, пока все уголья не потухли, шипя и потрескивая.

Хоахчин не шевелилась. Марко подцепил остриём клинка один из намокших угольков и бросил его прямо в лицо сидящей на троне женщины. Уголёк не долетел буквально чуть-чуть, на расстоянии в половину локтя он словно ударился о невидимую преграду, упал на пол и покатился к стене, оставляя за собой влажный чёрный след.

Ярость внутри Марка нарастала. Чем дольше он глядел на окаменевшую Хоахчин, тем сильнее понимал, что в своём нынешнем состоянии она не даст ему ответа ни на какой вопрос. Он пожалел, что затушил жаровню. Может, огонь вывел бы старую сволочь из магического транса?

Он лениво пнул бордовую ширму, устало крякнувшую под сапогом. Развязал постромки, связывающие грудной и спинной щитки кирасы, снял её, с удовольствием потянулся, разминая мышцы, и пошёл к следующей ширме. Некоторое время он забавлялся, чертя в воздухе узоры, пальцем повторяя изображения на ширме и заставляя песок имитировать их на полу. Потом ему прискучило это занятие, и он разбил ногой и эту ширму. В остывающих оконных проёмах темнело, сумерки постепенно уходили, впуская за собой ночь. Хоахчин по-прежнему не шевелилась.

Вдруг, в сером прощальном луче, Марко заметил, что шёлковые панели на стенах играют немного по-разному, он подошёл ближе, ковырнул саблей между панелями и услышал отчётливый дверной скрип. Наплевав на поиски секретного механизма, который должен был бы открывать потайную дверцу, он, не завязывая шнуров, накинул на себя тяжёлую кирасу и, как следует разогнавшись, всем весом ударил между панелей. Дверь слегка подалась, но не раскрылась. Он усмехнулся, бросил злой, но торжествующий взгляд на неподвижную фигуру Хоахчин, взял небольшой, в два шага, разбег и влупил в предполагаемый замок пяткой. Одна из панелей рухнула, он снова нанёс удар, и на этот раз дверь с оглушительным треском слетела с петель, лишь небольшой обломок доски, поскрипывая, качался на сложном замке.