— А что Тоган? — спросил Марко, прекрасно понимая, что его собственные позиции очень уязвимы, и приход Темура к власти неминуемо означает его собственную гибель.

— Тоган? Мелкий глист! — презрительно сморщилась Хоахчин.

— Узнаю эти слова, — усмехнулся про себя Марко.

— Тоган зальёт страну кровью, — сказала кормилица. — Большинство считает страсть Темура преступной и постыдной. Но Темур умеет любить. А Тоган умеет только ненавидеть. Он ненавидит мунгал за смерть своей матери-катаянки, ненавидит катайцев за то, что они так легко сдались, ненавидит отца за то, что ему самому никогда не стать таким же, как император, но главное — он смертельно ненавидит себя самого. И за всё это он начнёт мстить. Я помню его с рождения, он всегда был засранцем и негодником. Однажды я выпорола его за то, что он мучал ягнят. Ему доставляло удовольствие пытать тех, кто слабее него. И сколько бы я ни порола его, эта страсть издеваться над слабыми так в нём и осталась. Возведи его на трон, и вся страна превратится в баранье стадо, которое он поведёт на бойню.

— Ты отчасти права. Но твой план обречён на провал, — усмехнулся Марко.

— Ты не убьёшь меня. Если бы ты действительно собирался меня казнить, то уже бы это сделал.

— Тебе помешаю не я.

— Кто же? Тоган?

— Нет. Старший брат. Чиншин.

— Ха-ха-ха, — грубо, по-мужски засмеялась Хоахчин, но в этой грубости присутствовала та нотка нарочитости, которая ясно дала Марку понять: он попал точно в цель. Осталось лишь дожать своё.

— Ты морочишь мне голову, мальчишка! — сказала кормилица, всё ещё слегка натужно улыбаясь. — Чиншин давно мёртв.

— Чиншин — жив, — с расстановкой сказал Марко, буравя взглядом карие глаза Хоахчин.

Он решил держать паузу столько, сколько это вообще возможно. Она должна сломаться. Должна.

— Этого не может быть, — неуверенно сказала Хоахчин. — Я видела его тело. Он умер во время приступа падучей, это известно всем.

— А как близко ты видела тело? Помнишь ли ты, как его сжигали? Ясно ли ты видела лицо трупа, когда его охватил огонь?

Марко приблизил лицо к глазам кормилицы. Там полыхал ужас.

— Его ведь несли на высоченных носилках, достойных императорского отпрыска? — продолжал давить Марко. — Как хорошо ты разглядела его?

Хоахчин молчала, сжав рот в одну линию. Но глаза выдавали всё, что в этот момент происходило в её душе.

— Ты не посмеешь, — наконец проскрипела она. — Не посмеешь помогать Чиншину.

— Почему?