Тишина. Костя Нифонтнов сжался, втянул голову в плечи; Петя Ниткин, напротив, слушал старого профессора затаив дыхание. Взрослые — Константин Сергеевич с Ириной Ивановной — слушали, словно пара мраморных статуй в государевом парке. В лицах — ни кровинки.

— И он шагнул, господа. Мы… видели его первые мгновения там. Он упал в глубокий снег — тогда мы ещё не так хорошо умели прицеливаться. Ошибались частенько… в вертикальной плоскости. Но, так или иначе, Александр Сергеевич выжил. Упал, понялся, и… помахал нам. Нас он не видел, но мы его да — несколько мгновений. Их хватило, чтобы мы поняли — перенос возможен и люди остаются в живых. Не представляю, как мы не умерли от радости прямо у аппарата…

— Но вы же могли его видеть, — вдруг вмешался Петя Ниткин.

— Браво, молодой человек. Да, могли, мы договорились о местах, где он будет появляться, если останется в живых. Не сразу, но у нас получилось. А потом он оставил нам целое послание — счастье, что мы его успели сфотографировать…

— Наш товарищ, — опять перебила Мария Владимировна, — совершил невозможное. Он добрался до самого государя Николая Павловича. И — уж не знаю, как! — но не только предупредил его, но также и убедил, что Пушкина надо спасать.

— И Пушкин был спасён… — прошептала Ирина Ивановна, закрывая лицо руками. — То есть это были вы…

— Николай наш Михайлович несколько отвлёкся, — строго взглянула на неё Мария Владимировна. — Суть в том, что наш товарищ сумел изменить ваше настоящее. Дуэль была расстроена, в вашем потоке поэт прожил долгую и счастливую жизнь, ему благоволили три императора, и знаменитый памятник скульптора Опекушина в Москве поставили несколько позже, чем у нас — лишь в 1888 году.

— А этот… ваш товарищ? — прочистил горло Две Мишени.

— Он прожил, увы, недолго, — вздохнул профессор. — Скончался от холеры. Впрочем, он в любом случае был обречён навсегда там остаться — время в потоках течёт не совсем с одинаковой скоростью — здесь, у нас несколько быстрее — но с момента спасения Пушкина у вас прошло семьдесят лет, а нашему Александру Сергеевичу на момент переноса было, увы, уже хорошо за сорок.

— Но мы знаем, что он умер счастливым, — Мария Владимировна вздохнула. — Спасти Пушкина было его мечтой. Она исполнилась, при всей её невероятности.

— Мы поняли, что дорога открыта, — прокашлялся профессор. — Признаюсь, было множество споров — морально ли наше вмешательство, имеем ли мы право…

— Имеем! — Мария Владимировна даже кулаком пристукнула. — Потому что Пушкин должен был жить. А вот Лермонтова мы уже не спасли. Хотя Александр Сергеевич наш и пытался… Но это уже совсем другая история.