Федор вставал, ходил с рукой на перевязи, что, с его точки зрения, выглядело очень мужественно. И верно: другие кадеты, даже Лев Бобровский, глядели на него с завистью. От Лизы каждый день приходили розовые конвертики; записки были коротки, но, когда читаешь, в груди теплело. Федя старательно отвечал, ибо каждое лизино письмо заканчивалось неизменным:

«P.S. Пожалуйста, напиши мне. Про что хочешь».

Федя писал. Что отпущен из госпиталя, хотя и должен всё равно что ни день, являться к доктору. Что учителя много задают, безо всяких скидок на случившееся. Что кадет Воротников опять подрался с главным силачом шестой роты и одолел, за что был, с одной стороны, «вельми прославлен», как смеялся батюшка, отец Корнилий, а с другой, поимел большие неприятности от подполковника Аристова. Что он сам, Федор Солонов, дочитал всего «Кракена» и теперь не знает, что случилось с кораблем после боя с «Ночной ведьмой»; повреждения всё-таки слишком тяжелы. Что сестра Вера, по словам домашних, ходит туча тучей и даже, как выболтала сестрица Надя, перестала встречаться с кузеном Валерианом.

На последнее Лиза ответила с большим энтузиазмом, написав, что кузен также пребывает в изрядной меланхолии, в университет почти не ходит, ссылаясь на упадок душевных сил, а всё больше лежит на диване при кабинете, глядя в потолок.

Ну и, конечно, Лизавета ждала бала.

Рана заживала, плечо уже почти не болело. Доктор Иван Семенович велел заниматься лечебной физкультурой; уроки шли своим чередом. Корпус словно изо всех сил старался забыть о случившемся; и лишь запах свежей краски упорно напоминал всем и каждому, что тот жуткий день — не фата-моргана.

Две Мишени и Ирина Ивановна сделались оба какими-то одинаково-тихими, без прежнего огня, словно их что-то сильно гнело, не давая покоя. Нет, они очень старались, и уроки были по-прежнему интересны; но Федя-то чувствовал. И Петя Ниткин тоже и даже угрюмый Костька Нифонтов соглашался. Впрочем, угрюмым он быть перестал — когда, наверное, с неделю после их Приключения, когда он вдруг почти налетел на Федора, размахивая каким-то конвертом:

— Слон! Федя! Слон, слышь, Слон!..

— Чего, чего, Кость?

— Чего! Чего! Папку из крепости перевели! В столицу! Волынский полк, представь себе!

— Здорово! — искренне обрадовался Федор. — Говорил же я тебе!..

— Ну да! А моё слово, Слон, твёрдо! Свечку уже поставил! И ещё поставлю!.. Спасибо и тебе, и батьке твоему! Грех искупил!..

Про «грех» Феде понравилось не слишком, но слишком уж Костька радовался, чтобы затевать сейчас ссоры. Да и то сказать — Приключение их сблизило, они словно сделалась посвящёнными таинственного ордена, и собачиться по мелочи казалось совсем уж глупым. В общем, Федор решил пропустить это мимо ушей; тем более, что свечку за них Костя поставил.