Пришёл, фыркнул, со вздохом облегчения отстегнул распиравший его форменный сюртук здоровенную кобуру маузера, положил рядом.

— Уф. Ну, раненый, тебя, небось, уже замучили вопросами о здоровье, добавлять не буду.

Федя растерялся. Вроде бы кроме как на Илью Андреевича и подумать не на кого — кто ж, кроме него, мог поставить такую машину в подвалах корпуса? Кто бы ещё смог её собрать, наладить, запустить?

И сейчас — зачем пришёл? Хочет что-то сказать? В конце концов они с учителем физики говорили не только на темы занятий, и книги о «Кракене» они оба любят…

— Вижу, что неплохо дело твоё, — Положинцев оглядел Федора цепким, внимательным взглядом и Феде подумалось, что Илья Андреевич явно разбирается не только в физике. — Скоро встанешь. Да, собственно, уже бы вставал, но эскулап наш Иван Семенович известен своей осторожностью. Тем более, что Рождество близится, бал рождественский! Его высокопревосходительство начальник корпуса решил, что отменять его нет оснований. Говорит, мол, «мы не дадим смутьянам и бунтовщикам разрушить нашу жизнь».

Феде стало не по себе. Разом вспомнил тот день, хриплые крики, полные жгучей, подсердечной ненависти, выстрелы… как-то неправильно будет беззаботно танцевать, когда только-только кровь смыли…

— Смутился? — заметил Илья Андреевич. — Молодец, Федя. Мне тоже это не по душе. Рождество, праздник светлый, Господь в мир явился, о душе подумать бы, когда столько смертей… Эх. Ну да посмотрим, поглядим, как оно всё обернётся…

— Илья Андреевич… простите… мы… мы…

Слова застревали у Федора в горле. С одной стороны — ну ясно же, что учитель физики не просто титулярный советник Положинцев!.. Ясно ведь! А с другой — Петя прав: «какие наши доказательства»? Только потому, что использует передовые приборы? Так кто ж его знает, какие там приборы уже изобретены, в Англии той же, в Германии!

— Да, Федя?

— Илья Андреевич… а что было в корпусе? А то я ничего не помню… не помню даже, как пулю поймал…

— Так. Так. — Взгляд учителя сделался суровым, резким. — А что ты помнишь, Федя, дорогой мой?

— Ничего, — честно сказал Федор. И это было правдой — он ведь ничего не помнил, что случилось до того, как они все пятеро оказались в знакомом подвале. И как в него попали, он не помнил тоже. — Седьмая рота уходила подземным ходом… капитаны Коссарт и Ромашкевич уводили… а мы — мы как-то отстали. Нас отрезали. Константин Сергеевич и Ирина Ивановна начали отстреливаться… А потом… нет, не помню. Наверное, в меня попали…

— Понятно, — взгляд Ильи Андеевича потеплел. — Бунтовщиков, Федор, кто-то явно направлял. Пока главные их силы пытались штурмовать государев дворец, а другие пытались грабить Гатчино, эти повалили сюда. Злые, решительные. Шли убивать — убивать… — он сделал паузу, словно не решаясь произнести, — «барчуков». Ну, они там ещё всякое-разное кричали. Потом-то, внутри, уже была совершенная вакханалия. Я-то как раз со взводом сверхсрочников потерну ту и очищал. Давненько не приходилось по людям стрелять, Феденька, ох, давненько… не по супостату, не по басурманину какому, как в Туркестане, а по людям русским, православным, нашим! Задурили им головы, видать, на смерть погнали… Но — нельзя было им дать до мальчишек, до вас, дорваться. Вот и стреляли. В упор. И не колебались. Ух, как же злы ваши дядьки были! По старинке, в штыки ударили, опрокинули, погнали… Насилу я их остановил, а то бы всех перекололи, даже тех, кто сдавался.