– Матушка Жива!

– И принесла я ему позавчера твою кровь.

– Мою?

А крови-то у Устиньи уж дней десять как прошли. И не царапалась она ничем, и Настасья к ней уж дней несколько не подходила. Так что и откуда взялось?

– Ему немного было и надобно, хоть на тряпочке, хоть где. Пара капель будет – и ладно!

– Так чью кровь-то ты ему дала? – Устинья быстро соображала.

– Веркину.

Верка, вторая боярская полюбовница, последнее время вовсе уж гоголем по двору ходила. Правда, не при боярыне, та ее быстро по щекам нахлестала, но остальным холопкам от наглой дурищи доставалось нещадно.

Ходила, щеки дула, носом крутила. Мол, я главная боярская радость, а вы тут так все, в навозе копаетесь…

– Я платок пропитала, да и принесла ему. Платок, правда, ваш взяла. Но старый, штопаный, лично его выстирала дочиста, а как у Верки крови начались, я и подсуетилась.

Устя дыхание смогла перевести:

– И отдал тебе человек деньги?

– Отдал, боярышня. А я потом и задумалась, вдруг для дурного чего ему понадобилось. Мне-то он про приворот сказал, а брехня на вороту не повиснет. Через кровь и извести ведь можно!

– Можно. – Устя задумалась ненадолго. – Как он выглядел, Настасья? Волосы светлые?

– Нет, боярышня. Волосы темные, лицо такое… как репа непропеченная, глаза навыкат…

Устя вздохнула.

Не Михайла.

А зря. Там бы и правда только о привороте речь шла. А тут кто знает, чего ждать придется? И не только ей, кстати говоря.

– Знаешь что, Настасья, ты у меня завтра платье порвешь.

– Боярышня, да я ж никогда ничего не рвала.