Даже когда Устя невестой царевичевой стала, так жалко она выглядела, что сестра ей не позавидовала. А потом?

Позавидовала потом? Врагом стала – потом?

Сейчас все это раньше проявилось, злобой полыхнуло. А тогда…

Тогда и незаметно было.

Михайла? Или корни глубже?

Устя сидела, по капельке силу вливала. Пусть Аксинья завистлива, а все ж ее сестра. Все меньше промучается. Дарёна сзади подошла, по голове погладила.

– Эх ты, добрая душа.

– Сестра она мне.

– Так-то так. Да только ты ей не сестра.

– Нянюшка?

– Ты для Аксиньи много чего сделать готова. И с собой ее берешь, и стараешься. А она, будь ее воля, тебя в грязь бы притоптала, сверху попрыгала бы.

– Может, перерастет еще?

– Шестнадцать лет растет, ничего не меняется. Ей ведь только то, что у тебя, надобно. Другое ни к чему.

– Так у нее все и есть, – даже растерялась Устя. Не выделял их отец ничем, да и матушка вечно занята была. А нянюшка старалась, чтобы всем поровну было. Так что ж не в лад пошло?

– Есть. Да ей еще твое подавай. Ты не замечала, делилась охотно, а ей-то еще хуже. Когда вот так, легко отдается. Не видишь ты себя и ее не видела. А ей бы… хоть раз бы ты пожелала того, что у Аксиньи есть, хоть раз бы позавидовала.

– Не умею…

– Знаю, Устяша. А она не понимает этого. И злобится. В моих родных местах так говорят: дружишь с гадюкой – дружи, а палку в руке держи. Вот и ты ее держи да оглядывайся. Если будет возможность, ужалит тебя Аксинья.

– Даже себе во вред?

– Постарается, чтобы не во вред. Но и такое быть может. Не понимаешь ты силу зависти и ненависти.

– Нет, нянюшка.