Светлый фон

Понимаю.

Понимаю.

И нашу последнюю встречу с сестрой хорошо помню. Только глаза закрой – и вот она перед глазами. Разодетая в дорогие наряды, накрашенная, напудренная… отчаянно злая и несчастная. Такая, что я ее даже пожалела. И тем еще больше уязвила? Она меня жалеть и жалить приползла, а я ее пожалела…

И нашу последнюю встречу с сестрой хорошо помню. Только глаза закрой – и вот она перед глазами. Разодетая в дорогие наряды, накрашенная, напудренная… отчаянно злая и несчастная. Такая, что я ее даже пожалела. И тем еще больше уязвила? Она меня жалеть и жалить приползла, а я ее пожалела…

Неуж так и было?

Неуж так и было?

Почему я не видела? Не задумалась?

Почему я не видела? Не задумалась?

Только после монастыря что-то осознавать начала. Только на своем горьком опыте научившись…

Только после монастыря что-то осознавать начала. Только на своем горьком опыте научившись…

– То-то и оно. А еще красивее ты. И добрее, и душа у тебя больше. А это не присвоить, не отнять. Вас рядом поставить, так люди сначала к тебе пойдут, потом к ней. И это ей тоже хуже крапивы. Золото дать можно, камни самоцветные. А люди ее все одно любить не будут. А тебя будут.

А еще нельзя отдать то, что внутри. Крохотный черный огонек под сердцем. А если бы и можно – Аксинья его точно не выдержит. Не волхвой станет – ведьмой. Сама себя проклянет.

А еще нельзя отдать то, что внутри. Крохотный черный огонек под сердцем. А если бы и можно – Аксинья его точно не выдержит. Не волхвой станет – ведьмой. Сама себя проклянет.

Нет выхода.

Нет выхода.

– Ох, нянюшка. А может, все же перерастет?

Дарёна едва девушку по затылку не треснула.

Вот дурища-то, прости господи! Из жабы соловья не вырастить, хоть ты ее золотом со всех сторон облепи! А все ж одной квакать, второму петь. И не обойти этого никак.

Сдержалась. Только коротко и сухо отозвалась:

– Спиной к ней не поворачивайся.