Борис ею даже залюбовался.

Губы розовые улыбаются, глаза серые сияют… Ради одной этой улыбки прийти стоило. И… признания?

Она волновалась?

Он ей не безразличен?

Как это приятно слышать!

* * *

Стоило Марине в палату войти, она тут же носом повела, поморщилась, словно от дурного запаха. И сейчас, когда спали чары, когда не притворялась она, Борису намного виднее было.

Действительно – не человек. И грация другая, идет, ровно змея ползет, легко, стремительно… и все одно – не человек!

И улыбка эта… так и кажется, что за алыми губами клыки сейчас блеснут.

– Боишься меня, Бореюшка? Не хочешь со мной наедине остаться?

– Не хочу. И боюсь. – Борис и отрицать не стал, чего душой кривить, в глаза лгать. – Дураком надо быть, тебя не бояться.

Марина улыбнулась, польщенная.

– Я тебе вреда не причиню. Разве плохо нам вместе было?

– Кому из нас? Тебе-то хорошо было… и со мной, и с другими.

– Ревнуешь?

– Когда любят – ревнуют, а я теперь брезгую только. Чего ты от меня хотела?

Марина в бывшего супруга вгляделась, поморщилась еще раз. Волхва рядом, кандалы кожу сковали, стянули, нарочно Макарий их выбрал такие али нет, но они из холодного железа – и силе ее предел положили. И поводок ее порвался, и чары спали. Даже сними она кандалы, все одно Бориса наново приворожить не получится.

И… правду он говорит. Ни гнева не осталось, ни ярости, только пепел серый. И… волхва проклятая тоже рядом. Не выйдет ни порчу наслать, ни слово злое кинуть, не поддастся Борис. Будь она проклята, Устинья эта… мерзавка! Не даст она ему ничего плохого сделать!

Марина б попробовала, затем и приходила напоследок, да теперь не получится.

– Неужто меня в тот монастырь отсылать надобно? Неуж получше ничего не нашлось?