– А когда боярич с тобой соберется, и ему препятствий не чинить. Оба езжайте, да срочно.

После таких слов Заболоцких и подгонять не пришлось – вихрем по двору народ заметался, пяти минут не прошло – оседланных коней привели. Какие уж тут санки?

Государь требует?

Едем! Срочно!!!

* * *

Устя в комнате сидела, в стену глядела, плакала потихоньку. От счастья.

Она. И Боря.

И ничего-то больше ей не надобно! Слишком уж много она пожелала, забыла, КАК оно было в черной жизни. Забыла, как раненой волчицей выла в келье своей убогой, монастырь забыла, Семушку, Фёдора… Михайлу.

Легок на помине оказался, в дверь поскребся да и вошел. Забыла Устя засов задвинуть, счастье – оно и не так голову дурманит.

– Чего тебе, Ижорский?

– С тобой поговорить хочу, Устиньюшка.

– Говори, Михайла. Слушаю я тебя.

Устя поняла, что просто так незваный гость не уйдет, выслушать решила.

– Знаешь, что Фёдор сделать хочет? Тебя при Аксинье оставить. А потом ее в жены, тебя в полюбовницы. Согласная ты на такое?

Устю аж передернуло от отвращения.

Федька, руки его липкие, губы слюнявые… Да гори ты болотным зеленым пламенем, дрянь подлая! Михайла это заметил, в улыбке расплылся:

– Не хочется, Устиньюшка?

– Кому б такое захотелось. Тебе-то чего надобно?

– Хочешь, Устиньюшка, увезу я тебя? На Ладоге жизни нам не будет, это ясно, а только и на Урале люди живут, когда деньги есть. Достаточно у меня скоплено, только скажи – мигом тебя из дворца выведу. А там сани и свобода, полетим – не догонят нас. Поженимся с тобой, да и будем жить честь по чести. Запала ты в душу мне, не могу без тебя, смотрю в зеркало – глаза твои вижу, иду по улице – голос твой слышу… не могу!

Может, и пожалела б его Устинья, когда не помнила ту, черную жизнь.