«У литературы есть своя “священная мерзость”, которою мы весьма походим на жриц публичного разврата. Возьмите Вы и рассуждайте: почему бы уличной женщине не сделаться хорошею женщиной, если ее возьмет замуж честный работник? Ведь теоретики говорят, что она будет женою, но на деле она всё-таки останется виконтессой Дюшкуранс (выдуманное Лесковым имя. – М. К.)\ Это верно и подтверждено самыми беспристрастными наблюдателями. То же и с литературой: Вы со всем Вашим умом заблуждаетесь, что, садя виноград, Вы уже и “не заглянули бы ни в газету, ни в журнал”. <…> Ходит в народе глупая сказка, что будто бы три лекаря поспорили, что один глаза у себя вынет и потом вставит, другой еще что-то (не помню), а третий “утробу” вынет себе и назад вложит. Так и сделали и отдали вырезанное спрятать кухарке, а у той ночью крысы “утробу лекаря и съели”. Баба в перепуге заменила эту утробу свиною, а лекарь ее себе вставил и начал жить, но только всю жизнь потом удивлялся, что “что, говорит, я ни ем: всякие шоколады и фруктери, а всё после г…ца хочется”. Вот Вам подобие силы литературной жизни, к которой тянет и из губернаторских кабинетов, и потянет и из виноградника, и это еще благо, что этого “г…ца хочется”, а то застой, коснение, измельчание»⁴⁸⁰.

Щебальский остался литератором и в свою очередь поучал Лескова и критиковал за «Очарованного странника», новизны которого не оценил. Да и во взглядах они расходились всё дальше. Щебальский сотрудничал с «Русским вестником», был одним из самых порядочных и уравновешенных литераторов катковского круга и хранил ему верность; Лесков, отойдя от журнала, охладел и к Петру Карловичу. Подлинная дружба не состоялась и здесь.

Еще одна важная фигура среди тех, кто мог бы стать Лескову если не задушевным другом, то хотя бы близким приятелем, – Алексей Сергеевич Суворин, журналист, писатель, критик, а потом и крупный издатель, тоже выходец из разночинной среды, «сам себя сделавший» в 1860-е годы. Но и в этот раз не случилось – у них были лишь неотменимая общность судьбы и, по выражению исследовательницы О. Е. Майоровой, «пожизненный диалог» чрезвычайной интенсивности⁴⁸¹. «Чего только не претерпевали они! То яростная вражда, то трудно постижимое полуприятельство, никогда простое дружество, всегда взаимное недоверие, органическая предубежденность, нерасположение»⁴⁸², – комментировал их отношения А. Н. Лесков.

Они вместе начинали. Е. В. Салиас-де-Турнемир пригласила в Москву не только Лескова, но и Суворина, и он стал секретарем «Русской речи» и ответственным за критический отдел. Сын крестьянина и поповны, выпускник кадетского корпуса, Суворин поначалу, по приезде из Воронежа, чувствовал себя в литературной среде крайне неловко, новичком и простачком. По его воспоминаниям, более опытный Лесков тогда «пылал либерализмом» и посвящал неискушенного собрата по перу «в тайны петербургской журналистики»: «Я был в то время ужасно робок и скромен и слушал г. Лескова как оракула. Некоторые выражения его до сих пор остались у меня в голове, например, “народ – это чиновник”»⁴⁸³.