От большого круглого стола перешли к маленькому. Четырехугольный белый стол был сколочен нарочно для опытов – с расходящимися ножками и широким карнизом, чтобы ни наклонить, ни незаметно приподнять его было невозможно.

Все расселись. Госпожа Сент-Клер застыла и внимательно смотрела на стол. В тишине стало слышно, как что-то зазвенело на Невском, будто разбили стекло, раздались недовольные крики и еще какой-то неясный шум. Стол оставался неподвижен.

Вагнер вдруг заерзал, заволновался, переводил взгляд со стола на англичанку и, казалось, молил, упрашивал. Он давно уже жил по указке духов, и все над ним потешались. Рассказывали, что дочь его сообщила учителю, будто не сделала уроков, поскольку чернильница улетела; что сам он недавно явился на лекцию с небритой щекой – дух повелел остановиться прямо в середине бритья… Бутлеров, которому профессорское звание не мешало быть ортодоксальным спиритом, был спокоен, но глядел на стол чрезвычайно пристально и тоже словно уговаривал его отозваться. Госпожа Сент-Клер сидела по-прежнему неподвижно, но, кажется, побледнела. И снова Лескову почудилось: облик ее плавится, сейчас утечет прочь.

Внезапно стол шевельнулся и тихо пополз вперед, чуть покачиваясь. Он двигался прямо к Бутлерову. Преданно замер рядом с ним, а потом поднялся над полом. Завис.

Вагнер беззвучно ликовал, Бутлеров улыбался. Никто по-прежнему не произносил ни слова. Не спугнуть! Достоевский усмехнулся. Лесков глядел на чудо и чувствовал: воздух будто выкачали, дышать нечем.

Стол с достоинством опустился, слегка стукнув ножками о пол. Немного постоял и приподнялся снова. Бутлеров сдержанно засмеялся, и все сразу ожили, заговорили, расслабились. Невообразимо! Чудеса! Чертовщина!

Развлечения продолжались. Дух звонил в колокольчики, поставленные под столом. Каждый раз, едва поднимался звон, Бутлеров улыбался и ежился, будто его щекотали. «Должен признаться, – сообщил он обществу, – что кто-то словно бы касается моей ноги. Пяткой».

– Голой? – уточнил чрезвычайно серьезно Вагнер.

– О, да!

Дух оказался игрив.

Все облегченно вздохнули и засмеялись. Гости уже утомились от напряжения, от всей этой возни, но главное, от полной необъяснимости происходящего.

Сеанс прервался внезапно.

Госпожа Сент-Клер предложила Достоевскому, который по-прежнему глядел недоверчивее других и слегка хмурился, взять один кончик перекинутого через столешницу платка, а другой спустить вниз. Едва Достоевский сделал это, за нижний край платка потянули – довольно настойчиво.

– Не могу это объяснить иначе как большой ловкостью нашего медиума, – проговорил он по-русски.