Привычка торжествовала, дело делалось.

Глава девятая Завещание

Глава девятая

Завещание

Жил-был пожил да и ножки съежил.

Груздочки и яблочко

Груздочки и яблочко

Лесков поднимался по лестнице суворинской типографии в Эртелевом переулке. Глухо тюкала о ступени любимая деревянная палка с толстой узорчатой рукоятью. Навстречу, шумно топая, скатился скуластый парень в косоворотке и пиджаке – из рабочих? – на ходу поздоровался, стащил картуз. Дробно стуча каблучками, обогнала молоденькая девушка в очках. Страшненькая, худая – начинающая писательница? институтка? Оглянулась на него и, кажется, узнала, поклонилась слегка.

Что ж, он знаменит. На всю Россию. А станет еще больше. Собственное собрание, не комар начихал. 12 томов – полка в книжном шкафу!

Выпустить многотомник предложил старинный литературный товарищ Суворин – давно уже не только публицист, писатель, но и маститый издатель с собственной типографией. Уж как Лесков ему намекал, что там – открыто писал: пора, уже и у Лейкина, и у Короленки – мальчишки! – свое собрание; один он яко наг, яко благ^.

Нервно, шумно отказывался Лесков от празднования 25-летия, потом тридцатилетия своей писательской деятельности⁹⁵⁹, попутно проклиная литературные юбилеи⁹⁶⁰. Он бежал прочь от публичных праздников, которые активно начали отмечаться в 1880-е годы и обычно обозначали, что юбиляр присутствует в российской изящной словесности давно, законно, что его любят и помнят. Лескову, вечному отщепенцу, отверженному, слышались в предстоящих панегириках в собственную честь только фальшь и ложь. Два десятка лет уничтожали и вдруг полюбили?

Но ничего он так не желал, чтобы всё-таки полюбили, чтобы признали, что и он в литературе давно и законно. Собрание сочинений доказало бы это самим фактом своего существования, без лишнего стрекота и шума.

И Суворин, наконец, решился. Собрание сочинений для обиженного Лескова было и честью, и реабилитацией, и открытым признанием (наконец-то!) его литературных заслуг, и материальной поддержкой⁹⁶¹.

В коммерческом успехе издания Суворин не сомневался. Риск заключался в другом: многие лесковские статьи, очерки, рассказы, особенно в последнее время, подвергались цензурным запретам, некоторые вырезали из уже собранных номеров журналов. Усыпить недреманое око теперь стало сложно: при Александре III и «Лампадоносцеве» (Победоносцеве) цензурный режим ужесточился. Тем не менее пять томов Лескова благополучно были выпущены и хорошо шли, как-то незаметно собрав две сотни подписчиков.