Только что был отпечатан и шестой. Самый забористый, самый опасный. В начало для отвода глаз поместили «Захудалый род». А вот дальше следовали «Мелочи архиерейской жизни», потом «Архиерейские объезды», «Епархиальный суд», «Русское тайнобрачие» – бомба за бомбой; наконец, сокрушительный очерк «Приключение у Спаса на Наливках» (первоначально «Поповская чехарда и приходская прихоть»), в котором священник Кирилл, напившись пьян, ездит верхом на дьяконе в храме вокруг престола; предание огласке именно этой давней истории привело к увольнению Лескова из Ученого комитета.

И всё же эти тексты уже публиковались – и в журналах, и отдельным изданием «Мелочи архиерейской жизни» (1880). На это и был расчет: не запретили тогда, пропустят и нынче. Тираж шестого тома Суворин отпечатал без предварительной цензуры и лишь после этого подал восемь экземпляров в Санкт-Петербургский цензурный комитет. В комитете предсказуемо поморщились: «Вся шестая книга сочинений Лескова, несмотря на неоспоримую общую благонамеренность автора, оказывается, к сожалению, дерзким памфлетом и на церковное управление в России, и на растление нравов нашего духовенства» – и словно в растерянности заключили, что том представил «дело православия как бы погибающим», а значит, «для колеблющихся в делах веры его книга может оказаться крайне вредною, хотя бы и мимо воли самого писателя»⁹⁶². Подключилась и духовная цензура.

И всё-таки, пока Главное управление по делам печати не вынесло вердикт, оставалась надежда. Правда, возглавлял Главное управление Феоктистов, давний знакомец по салону графини Салиас и почти с тех же пор лесковский недруг. Не раз Лесков отзывался о нем презрительно в заметках, но особенно безжалостно в «Некуда»: Феоктистов послужил прототипом для Сахарова, о котором сообщалось, что тот смахивал на откормленного кантониста, а его «солдатское лицо хранило выражение завистливое, искательное, злое и, так сказать, человеконенавистное»⁹⁶³. Но с тех пор прошло четверть века, Феоктистов уже неоднократно приносил в жертву богу мести тексты бывшего приятеля. Не решит ли он наконец остановиться?..

Лесков был уже у нужной двери. Внезапно она растворилась. На пороге стоял франтоватый молодой человек в котелке, с усиками, с щегольской тросточкой. Он явно собрался выходить, но, заметив посетителя, остановился. Кажется, их знакомили. Газетчик, из суворинских приближенных, но имя? Он Лескова, конечно, знал.

– Николай Семенович, добрый день. Николай Семенович, – франтик замялся, словно сомневаясь, продолжать ли, самому ли стать вестником или предоставить это другим.