Но годы Великого кризиса и растущего антисемитизма порождали серьезные вопросы о будущем евреев в Польше. Сионизм давал им шанс построить собственную страну, а вместе с ним – и ощущение героического поступка. На переломе двадцатых—тридцатых годов минувшего века все больше бурсистов и бывших воспитанников Дома сирот стало уезжать в Эрец-Исраэль, Землю Израильскую; они описывали экзотические пейзажи и усилия, предпринятые, чтобы приспособиться к образу жизни первопроходцев. Благодаря рассказам Стефании Вильчинской, которая в 1931 году решилась отправиться в Палестину, в Докторе крепло желание собственными глазами увидеть этот отвоеванный у пустыни край. И к тому же постоянно приходили письма от Юзека Гальперна.

Они познакомились в 1929 году. Гальперн, восемнадцатилетний юноша из традиционной еврейской семьи, приехал из Львова в Варшаву изучать общественную педагогику в Свободном польском университете. Корчак читал лекции в Школе общественно-образовательной работы при этом университете. Студент рассказал преподавателю, что благодаря его книгам, прочитанным в детстве, он выбрал, вопреки воле родителей, профессию педагога. Несмотря на тридцатитрехлетнюю разницу в возрасте, а может, именно из-за нее, между ними зародилась та эмоциональная связь, которая часто возникает между юношей, ищущим наставника, и зрелым мужчиной, тоскующим по нерожденному сыну.

Юзека приняли в Бурсу, он работал воспитателем-практикантом в Доме сирот, и в течение последующих трех лет его душевная близость с Доктором становилась все крепче. Они вели долгие, вдумчивые разговоры о жизненных обязательствах, яростно споря, поскольку молодой человек принадлежал к сионистской организации «Хашомер Хацаир», мечтал уехать в Палестину и не поддавался уговорам учителя, утверждавшего, что место польских евреев – в Польше.

Гальперн эмигрировал в Палестину осенью 1932 года. Сменил фамилию на «Арнон», поселился возле Хайфы, в кибуце Эйн-Хамифрац, что на иврите означает «Око залива», работал пастухом и извозчиком, и одновременно – директором школы и кибуцного детского дома. Не привыкший к тяжелому физическому труду, он плохо переносил климат и нелегкие условия жизни, тосковал. Доктор, хотя еще недавно препирался с ним, теперь по-рыцарски поддерживал его дух, делясь размышлениями, которыми и сам себя утешал:

Пан Юзек, <…> тоска делает нас глубже и сильнее. Не будем называть трудные минуты плохими.

Что есть так называемое разочарование? Признание того, что мы поддались легкомысленной иллюзии <…>.

Если содержанием жизни является насыщение – желудка, духа ли, – человеку всегда грозит банкротство: это исчерпается <…>. Если черпаешь затем, чтобы кормить, – то у тебя есть цель <…>.