Тогда об исполнении этой просьбы не могло быть и речи. Его похоронили в Лондоне, на Бромптонском кладбище. Через двадцать восемь лет, 10 октября 1992 года, состоялись повторные, торжественные похороны генерала. Урну с пеплом поставили в штаб-квартире Командиров Армии Крайовой на Повонзках.

32 Земля обетованная

32

Земля обетованная

Собираюсь написать: <…> двухтомную повесть.

Действие происходит в Палестине. Брачная ночь двух халуцев у подножия горы Гильбоа, в месте, откуда бьет родник; об этой горе и об этом роднике говорится в книге Моисеевой.

Великой силой Доктора был дар мечтать – единственное спасение в минуты отчаяния. Такой мечтой постепенно, не без сопротивления со стороны Корчака, становилась Палестина. С тех пор как в 1922 году Лига Наций передала палестинские территории, лежащие на запад от Иордана, в мандатное управление Англии, туда стали стекаться толпы еврейских иммигрантов со всего мира. Уезжали и польские евреи. Из корчаковского круга одной из первых – в 1925 году – уехала Эстера Будко, воспитанница интерната в «Ружичке». Она поселилась в кибуце Эйн-Харод, «у подножия горы Гильбоа», где устроилась воспитательницей. Потом вышла замуж, родила сына и дочь. Но в то же время она продолжала чувствовать связь с Польшей, писала Корчаку, делилась с ним наблюдениями, уговаривала приехать.

Доктор не скрывал от нее своих сомнений по поводу палестинского эксперимента. В январе 1928 года он отвечал на ее письмо:

Уважаемая панна Эстера, Ваше последнее письмо для меня – важный документ, который подтверждает то, что я думал о Палестине и о работе там. С Палестиной связано много наивных мечтаний и юношеских иллюзий, а значит – и болезненных разочарований. Когда стихает экзальтация, декламация и ищущее впечатлений беспокойство, остаются ясные и холодные факты. Оторванные от родного края, мы акклиматизировались на земле снега, сосен и голуса – физически и морально. Эксперимент по связыванию двух концов нити, разорванной две тысячи лет назад, – трудное дело: он удастся, ибо так пожелала история, но ценой каких усилий и страданий. <…> Как больно, но понятно и правдиво то, что Вы хотите приехать в отпуск в Польшу, что письмо или газета «оттуда» для Вас – праздник. Вся тоска, не еврейская, а всечеловеческая, течет в Палестину, все беспокойство и душевное смятение. Если будете лгать себе, то усложните себе работу. Только мужественное упорство, решение продержаться. Легче всего умереть за идею. Такой красивый фильм: падает с простреленной грудью – струйка крови на песке, – и могила, утопающая в цветах. Труднее всего изо дня в день, из года в год жить ради идеи. Палестина может сказать миру много интересного и важного, но не слишком ли много экспериментов прямо сейчас, внезапно? Мне слишком мало осталось жить, чтобы я мог десяток лет посвятить физической и духовной ассимиляции к новым условиям дыхания, питания, зрения. Даже глаз должен приспособиться к блеску, быть может, пыли? Пока что я не чувствую потребности увидеть все это на месте, хватает и того, что я читаю, додумываю, вижу в воображении. В конце концов, тема «человек», его прошлое и будущее на земле – для меня затмевает близкую ей тему «еврей». – Объектом работы я избрал ребенка. Меня не обманут красивые фразы о небывалых чудесах, которые ждут ребенка в Палестине. Нет, ему и там плохо, потому что его и там не понимают взрослые «чужие» люди{325}.