Хоть Доктор почти не ездил по стране и мало что видел, но в письмах, которые он писал, вернувшись в Варшаву, чувствуется, какое огромное значение для него имела поездка. «Даже удивительно, насколько можно разбогатеть за такие короткие двадцать дней <…> – сколькому научиться, понять, получить – надолго и навсегда»{332}, – писал он семье Симхони. Бывшие воспитанники и варшавские друзья, переехавшие в Палестину, обижались на него за то, что он засел в Эйн-Хароде, ни с кем не повидался. В его оправданиях звучит религиозный пыл человека, который заперся в монастыре, чтобы пережить мистическое откровение, сосредоточиться исключительно на контакте с переживаемой реальностью и с собственными мыслями. Даже для Арнона он не нашел времени.

Корчак пытался это объяснить в последних фразах письма:

Дорогой Юзек, я родился, черт меня возьми, человеком чувств, и это мне страшно мешает, но, зная своего врага в себе, я научился его стеречь. Я не пренебрег встречей с Вами, но – испугался ее{333}.

В письмах к Арнону он позволял себе чрезвычайно личные интонации, которые выдавали растущую усталость и горечь. Должно быть, он уже тогда обдумывал мысль, что так пугала его. Чувствовал искушение бросить мучительную варшавскую жизнь и переселиться в библейские пейзажи, заботиться о здоровых, веселых еврейских детях, осуществить юношескую мечту о «школе жизни» среди зелени. Но эмигрировать – это значило бы дезертировать с работы, которую он добровольно взял на себя. Отречься от всего, что любил. Языка, пейзажа, друзей, Варшавы. Прекратить писать на польском. Начать все сначала? Невозможно. И все же…

Во второй раз он поехал в Палестину в июле 1936 года. Стефания Вильчинская в письме к Фейге Лифшиц сообщала: «Если все пойдет нормально, он должен прибыть двадцатого июля, в семь утра, – в Хайфу, на пароходе «Полония», II классом – ужинать, если не обедать, будет уже в Эйн-Хароде, в красиво выбеленной столовой»{334}. Он приплыл девятнадцатого июля, в воскресенье утром. Накануне корабельный врач Александр Фербер писал жене:

На Средиземном море. (Ночь перед прибытием в Хайфу.) Над морем повисли тучи, заслонившие горизонт, а над ними так ясно мерцают звезды. Около часа мы с д-ром Корчаком стояли у борта <…>, глядя то в море, то в небо, он рассказывал мне разные истории о людях, случаях <…>, которые пережил{335}.

Тогда мир был мал и полон знакомых. Тот корабельный врач был сыном Цецилии Фербер, участницы общества «Помощь сиротам», той самой, что порекомендовала Доктору в качестве секретаря молодого стенографа Игоря Абрамова.