Жил? Сколько перепахал? Сколько выпек хлеба для людей? Сколько посеял? Посадил деревьев? Сколько кирпичей фундамента положил, прежде чем уйдешь? Сколько пришил пуговиц, сколько латал, штопал, сколько худо-бедно перестирал запачканного белья? Кому и сколько тепла? Какова была твоя служба? Как озаглавлены разделы твоей жизни?

Жизнь? Он ли так запутал ее, или она сама как-то спуталась – разлилась, даже не знаешь как. Вовремя не заметил или это она проглядела тебя? Не окликнула, а может, ты не расслышал – ослышался, не понял, не успел вовремя? <…>

Раздал, разделил, раздарил свою жизнь? Сколько сберег, за что боролся?{355}

В «Шутливой педагогике», написанной во время каникул в Менженине, нет ни капли горечи, усталости, безнадежности. Видимо, тамошняя атмосфера оказывала на него живительное действие. Но Корчак не переставал мечтать о Палестине и досадовать, что у него не хватает денег, чтобы осуществить эту мечту.

В апреле 1938 года он писал Арнону: «Без денег и без языка я приехать не могу, учиться здесь тоже не могу, а там – год в городе – на какие средства?»{356}

В июне спрашивал Якуба Кутальчука, работавшего в тель-авивском детском приюте:

…есть ли возможность – и за сколько фунтов в месяц я мог бы на месяц-два получить в этом интернате маленькую комнатку с содержанием (как для персонала или как для интерната). Вот уже несколько месяцев здесь решается моя судьба{357}.

В ноябре жаловался Арнону:

Я очень хотел повидать зиму в Палестине (лето – начало осени знаю). «Лот»[44] любезно предоставил пятьдесят процентов скидки, значит, дорога – только шестьсот злотых, вся поездка в сумме – тысяча злотых. У меня их нет{358}.

В мае 1939 года Стефания Вильчинская раньше срока уехала из Палестины и вернулась в Варшаву. По одной версии, ее испугало плохое состояние Доктора и она решила помочь ему с организацией поездки. По другой, более правдоподобной, – она предчувствовала грядущую войну и хотела быть на посту, на Крохмальной. Подруге Вильчинская объясняла: «Мои дети в Варшаве. Там мое место»{359}.

Последние довоенные каникулы, июнь и июль 1939 года, Доктор провел в Друскениках (сейчас Друскининкай, Литва) и в летнем лагере с детьми. Загорел. Отдохнул. И снова начал рваться из Польши.

2 августа 1939 года он писал Сабине Дамм – которая раньше была практиканткой в Доме сирот, а теперь жила в Иерусалиме, – прося ее о помощи:

Уважаемая Пани,

<…> Если раздобуду наличность, хочу в октябре приехать в Палестину – на зиму, на четыре месяца, до января. Я бы начал со Старого Иерусалима: может, комната или уголок в хедере старого типа – я видел такой, но не помню улицы. Свободно ли там, или пускают, или кто-то – бедный студент? – там живет? Сколько стоит – помещение и жизнь – все равно какое. Если это не удастся сделать, возможно ли поселиться в Бейт а-Мидраше[45] возле Тивериады. Если там будет какой-нибудь ученик, который знал бы польский язык И снова: сколько составляла бы плата за один месяц? Я опасаюсь клопов, хотел бы знать, есть ли они там, сколько их – знаком с ними с войны (со вшами тоже), привыкнуть можно. Чтобы это не стало неожиданностью. Хуже с трахомой – у меня чувствительные глаза, и с сыростью (ревматизм). Я знаю себя: месяц продержусь{360}.