Больше месяца – с 11 июня по 16 июля 1941-го – Мур будет писать только по-французски. Его записи в это время обширные и эмоциональные. Начался короткий и яркий период его жизни, где было много всего: любовь, война, разлука и предчувствие грядущей катастрофы.

А начиналось всё обычно. Еще один будний день, еще один четверг. Правда, очень теплый. Неделю назад шел холодный дождь и погода напоминала октябрьскую, теперь же над Москвой сияло голубое небо, а под парижскими полуботинками Мура плавился московский асфальт. Кстати, с обуви и начинался этот день. С утра Мур понес чинить свои ботинки. Возвращался домой на трамвае, где встретил немецкого писателя Фридриха Вольфа. Тот был хорошо одет – “по-европейски”: берет, плащ – Мур это сразу отметил. Человек, одетый по-европейски, всегда привлекал его внимание. Они оба сошли на остановке “Чистые пруды”. Вольф свернул в переулок около кинотеатра “Колизей”[138], а Мур побрел дальше по Бульварному кольцу в сторону дома. И вот у Покровских Ворот Мур увидел Валю Предатько, “которая семенила со своей сумочкой”. Они посмотрели друг на друга, но не поздоровались. Смутились, сделали вид, что не узнали или просто не заметили друг друга. Мур тут же разозлился сам на себя: “…это просто чертова чушь, потому что мы уже давно знакомы по телефону. Ну и вот, я прохожу дальше, и мы не здороваемся – просто идиотство!”

Дома Мур едва успел пообедать, как раздался звонок. Мур кинулся (именно так!) к телефону. Звонила Валя. Мур вспомнил о встрече у Покровских Ворот. Валя кокетливо ответила: “Да, кажется”. Она спросила Мура: догадывается ли он, почему она ему звонит? Тот осторожно предположил, что Валя звонит, когда ей скучно. Девушка рассмеялась и сказала, что “никогда не скажет мне причину”. Они говорили о литературе. Валя сказала Муру, будто всё свободное время проводит за книжками. Она спросила Мура: не найдет ли он ей книгу Клода Фаррера? Она обожала Фаррера.

Мур сказал себе: “…каким же я буду ничтожеством, если не смогу ей найти ее Фаррера”, – и пообещал перезвонить Вале в четыре часа.

Клода Фаррера в России начали переводить еще до революции, много переводили в двадцатые. А позже издавать перестали. Клод Фаррер – бывший военный моряк, лауреат Гонкуровской премии, член Французской академии – “запятнал себя” сотрудничеством с французскими ультраправыми. Его заклеймили как “певца французского колониализма”. Книги Фаррера не изымали из библиотек, но достать их стало уже трудно. А спросом они пользовались. До дыр зачитывали “Во власти опиума” и “Цвет цивилизации”. Эти романы переносили советского читателя в экзотический мир французского Индокитая: “Обед кончался. Лакеи-аннамиты с мягкими движениями принесли в тростниковых корзиночках азиатские фрукты, незнакомые европейцам, – бананы с кожицей пестрой, как у пантеры, плоды манго, рыжие, как венецианки, прозрачно-серебристые летши, белоснежные медовые мангустаны и кроваво-красные какисы”.⁸⁶³⁸⁶⁴ Бананы в Москве, как мы знаем, продавали, но всё остальное отдавало фантастикой. И вполне реальный колониальный Сайгон казался такой же грезой, как населяющие леса драконы из видений обкурившихся опиумом. Но и Франция была страной почти сказочной. К тому же советский читатель не был избалован даже легкой эротикой, столь обычной у Фаррера: “У нас троих, молодых, сильных, но с тощими карманами, была всего одна женщина. Мы выписали ее на общий счет из Гренобля. <…> Один из нас раскрывал какую-нибудь сентиментальную книжонку и начинал читать ей. Чтение, впрочем, было непродолжительным, чувствительные нелепости действовали на нее, как шпанская мушка. На второй странице она уже лежала в объятиях своего очередного любовника…”⁸⁶⁵ В Сайгоне же герои Фаррера занимаются любовью почти открыто: