Мур был тогда очень зол и на мать, и на свою судьбу. Даже его, убежденного оптимиста, мучили мысли о скором будущем, о завтрашнем дне, который не сулил им с матерью ничего хорошего: “Боюсь, что эта татарская антреприза дорого нам обойдется”982, – написал он еще за неделю до отъезда. Он и не предполагал, как дорого… Может быть, всё было бы иначе, если бы Мур сумел убедить Цветаеву остаться в Москве. 29 и 30 августа Цветаева будет разрываться между желанием уехать поскорее в Чистополь или все-таки остаться в Елабуге. Она уже сама попросит Мура сказать свое “решающее слово”. Но Мур, уставший от домашних скандалов, откажется “это «решающее слово» произнести”: “…не хочу, чтобы ответственность за грубые ошибки матери падала на меня”.983 Это написано за сутки до ее смерти. Как знать, скажи он это слово, может быть, всё было бы иначе.
С другой стороны, Цветаева всегда верила в неотвратимость рока. Много лет назад, узнав о самоубийстве Сергея Есенина, она писала:
Брат по песенной беде — Я завидую тебе. Пусть хоть так она исполнится – Помереть в отдельной комнате! — Скольких лет моих? лет ста? Каждодневная мечта.Когда немцы оккупируют Чехословакию, Цветаева напишет свой знаменитый впоследствии цикл стихов “К Чехии”. Она не прогнозирует, но предчувствует новую мировую войну. Неизбежную катастрофу, от которой нет спасения.
О чёрная гора, Затмившая – весь свет! Пора – пора – пора Творцу вернуть билет.За год до смерти, в разгар безуспешных поисков новой квартиры, она записывает: “Никто не видит – не знает, – что я год уже (приблизительно) ищу глазами – крюк, но его нет, п<отому> ч<то> везде электричество. Никаких «люстр»… Я год примеряю – смерть”.984
23 апреля 1939 года, еще в Париже, ей приснился вещий сон. Она подробно описала его в своей записной книжке: “Иду вверх по узкой тропинке горной – ландшафт св. Елены: слева пропасть, справа отвес скалы. Разойтись негде. Навстречу – сверху лев. Огромный. С огромным даже для льва лицом. Крещу трижды. Лев, ложась на живот, проползает мимо со стороны пропасти. Иду дальше. Навстречу – верблюд – двугорбый. Тоже больше человеческого, верблюжьего роста, необычайной даже для верблюда высоты. Крещу трижды. Верблюд перешагивает (я под сводом: шатра: живота). Иду дальше. Навстречу – лошадь. Она – непременно собьет, ибо летит во весь опор. Крещу трижды. И – лошадь несется по воздуху – надо мной. Любуюсь изяществом воздушного бега.
И – дорога на тот свет. Лежу на спине, лечу ногами вперед – голова отрывается. Подо мной города… сначала крупные, подробные (бег спиралью), потом горстки белых камешков. Горы – заливы – несусь неудержимо; с чувством страшной тоски и окончательного прощания. Точное чувство, что лечу вокруг земного шара, и страстно – и безнадежно! – за него держусь, зная, что очередной круг будет – вселенная…”985