Теперь не стало Марины Ивановны. Сведений об отце у Мура не было. Собственно, их и не будет больше, хотя Сергей Яковлевич в то время еще жив, ждет, когда приведут в исполнение смертный приговор, вынесенный 6 июля 1941 года. Аля в лагере, связь с ней временно потеряна. Только в начале 1942-го они с Муром будут снова переписываться и Мур расскажет ей о своем одиночестве: “Пока что я исключительно активно и интенсивно общаюсь… с самим собой. Я спорю, разговариваю, строю карточные домики и разрушаю их, морализирую – и всё это с самим собой. Я никогда еще не был так одинок. Отсутствие М.И. ощущается крайне. Я вынужден, будучи слишком рано выброшенным в открытое море жизни, заботиться о себе наподобие матери: направлять, остерегать, обучать, советовать… Это тяжело и скучно”.⁹⁹²

Сами письма Мура к сестре стали другими. Прежде Мур просто рассказывает сестре о своих делах, о событиях и впечатлениях. Его сообщения информативны, но легкомысленны. Теперь послания Мура – теплые и нежные. Во всем мире у него осталась только сестра. Еще, конечно, тетки и Муля Гуревич, но сестра все-таки ближе. Общение с ней, хотя бы эпистолярное, для него теперь необходимо: “Постараюсь часто писать, и ты тоже постарайся. Я всегда горжусь тобой, никогда не забываю о тебе…”⁹⁹³ Как он теперь заботлив и внимателен к сестре, как переживает за нее, как ждет ее ответа! “Всякий раз твои письма для меня праздник – праздник потому, что они суть части чего-то неразрывного и длительного, они дают надежду на то, что предстоят нам времена лучшие; они сохраняют воспоминание обо всех нас как о семье, как о целом; а в эти дни, про которые можно сказать подобно Гамлету: «Распалась связь времен», совершенно необходимо делать все, чтобы найти именно эту связь – и вот твои письма «восстанавливают времена» по линии простых человеческих отношений”.⁹⁹⁴

Но что такое полное одиночество, он по-настоящему узнает в эвакуации, в Ташкенте. Когда будет болеть – один, в своем углу, – и некому будет принести лекарство, некому подать тот самый “стакан воды”, который бывает нужен не только в старости. Родных в городе нет, нет друзей, а соседи боятся подхватить от него инфекцию. Нельзя сказать, будто Мур был совсем уж равнодушен к страданиям близких. В тех же коммунальных скандалах он переживал за мать, которую оскорбляли и обижали чужие, неприятные им обоим люди. Он и в 1940-м много думал об отце и о сестре. Но теперь, испытав, что значит жить в одиночестве, болеть в одиночестве, он будет иначе смотреть на свое прошлое, иначе видеть настоящее.