Цветаева уговаривала Мура, убеждала, что для него эвакуация – “последний шанс уехать из-под бомб”. Мур резонно замечал, что в эвакуации им есть нечего будет. Денег мало, а в колхозе работать – это не грядки в Песках на огороде Кочетковых пропалывать. Даже на пропитание этим она не заработает. Мур был прав. В колхозе неподалеку от Чистополя за сбор турнепса не платили, только кормили эвакуированных гороховым супом.⁹⁷⁷ Георгий был “совершенно не намерен” трудиться в колхозе или совхозе, гнуть спину на скучной и тяжелой работе. Муля, со своей стороны, убеждал Цветаеву, что если она так боится за сына, то можно поискать дачу под Москвой.

Даже для цепких и хозяйственных жен богатых советских писателей эвакуация была тяжелым испытанием. Теснота, скученность на поездах и пароходах. Высокие цены, по которым приходилось покупать самые простые продукты: крестьяне-колхозники, сообразив, что имеют дело с обеспеченными и наивными людьми, заламывали непомерно много. Со своей стороны, богатые писательские жёны скупали еду в огромных количествах, взвинчивая рыночные цены: “Для некоторых не было предела, не останавливали никакие цены. Бочками скупали мед”⁹⁷⁸, – пишет Наталья Громова в своей книге, посвященной эвакуации писателей.

В то же время эвакуировались и небогатые люди, у которых не было возможности запастись продуктами на всю дорогу из Москвы на Волгу, на Урал, в Среднюю Азию. Для небогатой и непрактичной Цветаевой дорога не сулила ничего доброго.

Цветаева и сама сомневалась: нужна ли эвакуация? Не будет ли хуже? Лидия Либединская узнала, что должна плыть с Мариной Ивановной на одном пароходе. Несколько раз они созванивались. По словам Либединской, голос у Цветаевой “был неуверенный, и порой мне казалось, что она колеблется, надо ли ехать”.⁹⁷⁹

7 августа Муля Гуревич и переводчица Нина Гордон пришли к Цветаевой на Покровский бульвар: “…в комнате был полный разгром, посреди пола лежали дорожные мешки, чемоданы, и Марина Ивановна нервно запихивала в них вещи без всякого разбора, что попадало в руки. Мура дома не было”.⁹⁸⁰ Они стали убеждать Цветаеву, что нельзя уезжать в спешке, без денег, но с огромным багажом. Если уж ехать, то надо подготовиться, продать часть вещей в комиссионном магазине, выручить хоть немного денег. Поезда и пароходы еще не перестали ходить, Москва не окружена, немцы далеко. Спешить некуда. Им показалось, что Цветаеву удалось успокоить и даже убедить.

Обстановка как будто располагала к тому, чтобы остаться. Неожиданно решился квартирный вопрос. Еще в начале июля Цветаева вместе с адвокатом Барским спешно искала новую квартиру. Хозяин квартиры на Покровском с семьей вернулся с севера, и до 1 августа Цветаевой с сыном надо было освободить комнату. Потом выяснилось, что до 1 сентября. Но в Москве из-за военного положения ужесточили режим прописки, ограничили свободу передвижения. Фактически можно было остаться в квартире на Покровском, но для Цветаевой всё это уже не имело значения. Ей казалось, что она спасает сына, увозит его от смерти. И ее уже не могли остановить ни ультимативные требования самого Мура, ни рациональные аргументы Мули, ни доводы собственного разума. В конце концов Мур подчинился. Возможно, потому и не было его в квартире 7 августа, когда Муля и Нина приезжали уговаривать Цветаеву остаться. Он решил, что просто снимает с себя всякую ответственность за решение матери. Как мы заметили, при всей своей строптивости, ироничности, независимости он был довольно-таки послушным сыном. “Ничего нельзя было сделать”, – горько сетовал Мур уже на борту парохода.