ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА, 19 октября 1941 года: Открыто говорят о том, что «правительство уехало»; когда возьмут Москву; критикуют правительство, говорят об отступлении армии и т. д. Новости с фронта преплохие – от частных лиц, там побывавших. Газеты же другого мнения. Мнение населения Москвы en gros[155]: Москва будет взята. <…> Самое досадное – быть погубленным последней вспышкой умирающего режима.

ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА, 19 октября 1941 года:

Открыто говорят о том, что «правительство уехало»; когда возьмут Москву; критикуют правительство, говорят об отступлении армии и т. д. Новости с фронта преплохие – от частных лиц, там побывавших. Газеты же другого мнения. Мнение населения Москвы en gros[155]: Москва будет взята. <…> Самое досадное – быть погубленным последней вспышкой умирающего режима.

Слова поразительные. Давно ли Мур мечтал о победе коммунизма в Европе, о неизбежном триумфе Красной армии? События лета – осени 1941-го произвели перелом в сознании Мура. Гибель матери, знакомство с жизнью нестоличной России, воспоминания об арестованных сестре и отце, бесконечные поражения Красной армии – всё это могло переубедить и правоверного коммуниста. Могло, но переубеждало не всякого. Ариадна Эфрон даже после пыток, тюрем, лагерей и ссылки осталась сторонницей советской власти: “…она была чем-то похожа на старых большевиков, – говорит литературовед Наталья Громова. – Она ненавидела Сталина и Берию, считала, что всё зло произошло от них. Но советскую идею она не отрицала никогда”.Не зря Муля Гуревич послал Але в лагерь (!) красный флажок, купленный для любимой 7 Ноября: пускай повесит над своим изголовьем или носит на груди. В 1955 году, узнав о своем освобождении из ссылки и полной реабилитации, Ариадна Сергеевна напишет благодарственное письмо, где пожелает работникам Военной прокуратуры и Военной коллегии Верховного суда СССР “счастья и успехов в их благородном труде”^{1030 1031}.

Брат Ариадны был совсем другим человеком. Еще полгода назад Мура ужасало, что Аля и Сергей Яковлевич не донесли на Клепининых-Львовых, которые будто бы вели антисоветские разговоры. В сентябре 1941-го уже сам Мур услышал если не пораженческие, то явно несоветские рассуждения. Его знакомый, поэт Виктор Боков, позволил себе такие высказывания[156], что Мур с явным изумлением записал: “Боков – несоветский элемент, обожает Бунина и говорит об «исторической роли Германии»”. Пожалуй, это последняя запись, в которой узнаётся еще прежний, советский Мур. В октябре он услышит куда более крамольные слова и отнесется к ним с пониманием и симпатией: “По всей вероятности, Москва будет осаждена, если судить по тону сегодняшних газет, которые говорят о москвичах, намеренных защищать свой город во что бы то ни стало (между нами, москвичи, которые уехали, хотят уехать и ничего вовсе не хотят защищать). <…> Но кто же будет защищать Москву? Рабочие? Но ведь, черт возьми, их слишком мало. Ни я и никто другой ничего не понимает”.^10321033