Китайцы направлялись отчасти в Мексику, главным же образом в Панаму, в полосу отчуждения Панамского канала, принадлежащую Соединенным Штатам. В этой партии были исключительно мужчины.

Индусы, великорослые, чернобородые красавцы сикхи[176] ехали на должности полисменов в Панаму.

Из пассажиров второго класса отмечу только двух русских, с которыми мы имели постоянное общение: это капитан первого ранга Руденский, который, подобно нам, ехал до Вальпараисо в надежде найти для себя что-либо подходящее в Южной Америке, и лейтенанта Никольского, возвращавшегося в Соединенные Штаты для продолжения своих занятий в университете, прерванных призывом адмирала Колчака. Был еще один русский пассажир второго класса, некто Постников, гражданский инженер, ехавший со своей женой в Сан-Франциско, но он не снисходил до знакомства с трюмным людом.

Из пассажиров первого класса нам был известен лишь Бурышкин. Прочих пассажиров высших классов мы могли наблюдать лишь мельком, когда они сходили на берег, в прочее же время мы жили в двух различных сферах: мы на нашей нижней палубе, они – на спардеке[177]. Хотя прямого запрещения доступа туда для нас и не было, но во избежание недоуменных взоров мы предпочитали не выходить из пределов назначенной для нас территории. Исключение для нас, европейцев, которое, впрочем, было сделано и для китайцев и индусов, касалось пищи. Китайцы имели свою специальную кухню на корме, от которой нестерпимо разило всегда тошнотворным запахом кунжутного масла. Вегетарианцы индусы получали провизию на руки и сами приготовляли себе еду, не доверяя нечистым рукам иноверцев. Для нас же отпускалась пища из кухни второго класса, но упрощенная, как в отношении меню, так, главным образом, в сервировке. Качество и количество ее были вполне удовлетворительны, единственно, на что можно было пожаловаться, так это на недостаточность хлеба, но зато рис можно было получать в неограниченном количестве. Пища отпускалась три раза в день: в восемь часов утра – кусок жареного мяса и рыбы с вареным картофелем или пататами, все на одной тарелке; в полдень – тарелка пустого бульона с двумя ломтиками белого хлеба, такие же куски мяса и рыбы с таким же гарниром; в семь часов вечера – то же, что и утром. И так изо дня в день, только иногда картофель заменялся вареными бобами. По воскресеньям к обеду добавлялось сладкое: крем или желе. На первой половине нашего плаванья до Сан-Франциско к обеду давалось еще по кусочку масла, довольно сносного, которое, к сожалению, не с чем было есть, за недостатком хлеба. Специально для этого мы купили в Сан-Франциско бисквиты, но, увы, вместо масла стали давать отвратительнейший маргарин, и нам пришлось удовлетвориться сухими бисквитами.