Я остановился несколько дольше на русской помощи Сербии, потому что вся эта страница моего пребывания в Нише согрета для меня особым теплым чувством. Все время мы пользовались самой широкой поддержкой нашего Красного Креста, городов, земств, общественных организаций. Волна сочувствия к страданиям и героизму сербов побудили массу врачей, сестер, студентов-санитаров предложить свои услуги. Подобралась молодежь симпатичная, горячо стремившаяся отдать себя на служение делу, между ними установилось самое теплое товарищеское общение. Были, конечно, и неизбежные трения, но они легко были улаживаемы и не нарушали общего настроения, которое поддерживалось такими отдельными прекрасными личностями, как женщины-врачи Семянникова, Марцинкевич и сестры Горяинова, Горбова, Родионова и др. Кроме того, большое удовлетворение доставляла совместная работа с сербами, которые научились ценить русских и считали наше дело своим общим.

Не могу не упомянуть также о том утешении, которое нам всем доставила возможность устроить при Московском госпитале домовую церковь. Представитель Славянского общества старик Н. Н. Лодыженский привез еще в начале войны походную церковь, которая лежала без употребления. Ее мы и использовали. Моя жена доделала очень удачно то, что недоставало; Великим постом церковь была освящена и в ней совершалось богослужение. Службы в нашей домовой церкви совершались с большим благоговением. На клиросе часто пели члены отряда. Постоянным гостем был диакон Соборного храма, прекрасный, милый человек, который чувствовал себя столько же русским, как и сербом. Так приятно было поговеть на Страстной неделе в своей церкви и встретить в ней Светлый Праздник.

Настоятелем был иеромонах с Афона, отец Епифаний. С ним вместе было несколько человек монахов. Среди последних был один совсем святой человек, о. Дорофей, который сначала самоотверженно работал в сербском госпитале, обмывая умерших от сыпного тифа, перед тем чтобы положить их в гроб. О[тец] Дорофей сам заболел тифом и был перевезен в наш барак, где, слава Богу, поправился и потом остался при русских учреждениях. Это был необыкновенно кроткий и смиренный человек, который искал всегда самой тяжелой и черной работы. Он ни за что не хотел садиться за стол с врачами и сестрами, хотя был посвящен в иеромонахи епископом Досифеем, оценившим его кроткий нрав. Все без исключения любили этого милого, святого человека.

Беззаветный самоотверженный идеализм был, однако, уделом не только монаха. Я не могу не припомнить одну фигуру, мельком проведшую среди нас, но оставившую у всех неизгладимое воспоминание своей трагической судьбою.