Когда Сербия, утратив достояние и родную землю, перекочевала в Черногорию и Албанию, король Николай, видимо, решил сам про себя, что надо избежать подобной же участи для Черногории и, если удастся, получить при этом возможные выгоды. Он, видимо, рассчитывал, что Австрия облегчит ему задачу и согласится за одно прекращение борьбы признать за ним обладание Скутари. Быть может, взамен этого Черногории пришлось бы поступиться Ловченом и частью Санджака, которая снова разделила бы клином Сербию и Черногорию. Если это и противоречило бы интересам сербского объединения, зато в той же мере упрочилась бы независимость Черногории от Сербии и сохранилась бы черногорская династия. В то же время король Николай мог бы сказать, что он сослужил пользу сербскому народу, сохранив неразоренным хотя бы небольшой очаг сербской культуры.

Все эти соображения, исходящие с черногорской стороны, мне пришлось слышать во время нашего сидения в Скутари. Король, видимо, нащупывал почву для такой комбинации, при которой он рассчитывал возможно меньше навлечь на себя гнев России и, если можно, выгадать от Австрии.

В то время как король Николай подумывал о том, как прекратить борьбу с Австрией, союзники облегчали ему задачу приискать благовидные для сего основания. В Черногорию фактически прекратился подвоз продовольствия. Пароходы и баржи с провиантом для Черногории не пользовались никакой охраной союзного флота на Адриатике, австрийские подводные лодки безнаказанно топили их у самого входа в Медую.

Создавались условия, при которых продолжение борьбы становилось, действительно трудным, что неоднократно подчеркивалось королем. Между тем Италия, которая больше всех остальных держав имела непосредственные основания не желать, чтобы Австрия завладела Ловченом, и которой легче других было бы помочь черногорцам, продолжала дуться на них за занятие Скутари и ничего не сделала, чтобы отнять у короля поводы к прекращению борьбы. Та же политика будирования была усвоена Англией. Мы фактически не могли помочь делу, а французы спохватились, когда было уже поздно; генерал Мондезир посетил Цетинье и Ловчен за два дня до бомбардировки его австрийцами. Благодаря бездеятельности союзников король мог не без основания перекладывать на них заранее ответственность за возможную капитуляцию.

При таких условиях состоялось свидание в Цетинье короля Николая с Пашичем около 10 декабря.

В самые серьезные, можно сказать, трагические минуты, которые мы тогда переживали, эпизод этой встречи занимал нас всех своей бытовой стороной, был некоторым развлечением среди однообразной тяжелой картины, нас окружавшей. Все задавались вопросом, кто из двух стариков, поседевших на всяких хитростях, перехитрит другого. Я посетил Пашича тотчас по возвращении его из Цетинье и застал его довольным тем, как все прошло. Он рассказал мне свое свидание так живо, что можно было заочно представить себе, как по приезде утром он пошел к королю, как сначала велся разговор, исполненный самой большой предупредительности и горячего участия между двумя собеседниками, из которых ни один не верил ни одному слову другого. После того что этот неизбежный пролог, удлиненный восточным обычаем, был окончен, король Николай приступил к делу. Он спросил Пашича, может ли сербская армия продолжать борьбу и на что он рассчитывает.