Новые мои знакомства дали мне возможность заглянуть немного за кулисы французской политической жизни. Я вынес из этого два впечатления. Во-первых, меня поражало необыкновенно глубокое и сосредоточенное переживание войны, о прежнем легкомыслии французов не было и помину. В связи с этим у них усилились запросы на еще лучшую организацию страны и неудовлетворение существующим режимом. Это было мое второе впечатление. Мне пришлось от членов Парламента выслушивать такие отзывы о нем, которые меня удивляли.

– Парламентаризм отжил свой век, – говорили одни.

– Вот, вернутся с фронта солдаты (les poilus[234]), они нам покажут, – говорили другие.

– Позвольте, господа, – вступался Крюппи, – я столько слышал в России надежд, связанных с парламентаризмом, что, верно, в нем не все так плохо, как нам кажется.

Такие же толки мне приходилось неоднократно слышать с разных сторон, и я не раз вспоминал их потом в России, когда слышал резкую критику наших порядков. Не то, чтобы я признавал ее необоснованной, – нет; к сожалению, все, что делалось у нас в смысле порядков управления, не могло не вызывать резкого осуждения; но, в мере критики, порой вырастали иллюзии на счет качества и совершенства иных, чем у нас, порядков.

Десять дней, проведенных мной в Париже, пролетели незаметно. Я воспользовался предложением сербского наследника выехать вместе с ним в его поезде из Парижа и далее доехать до Лондона. Он стоял в той же гостинице, что и я. Я предпочел не участвовать в официальных приемах в его честь, но порой нелегко было возвращаться в гостиницу, потому что вокруг нее ежедневно собиралась толпа, устраивавшая королевичу сочувственные манифестации.

Переход через Ла-Манш совершился весьма удачно. Погода была прекрасная. Нас конвоировал целый ряд крейсеров и миноносцев, а сверху летали дирижабли, высматривая в воде подводные лодки. Я уже писал, что в дороге была ложная тревога и мы стреляли в какой-то буек, приняв его за перископ подводной лодки.

Прибыв в Лондон, я, не выходя из вагона, смотрел на торжественную встречу, устроенную сербскому королевичу [Александру]. Его встречал английский наследный принц [Эдуард] и весь Кабинет. Был выстроен почетный караул, а вдали был слышен гул, а потом приветствия толпы. К сожалению, мне можно было провести в Лондоне всего двое суток. Я получил от Сазонова телеграмму, торопившую меня с приездом.

Я, конечно, слишком мало времени пробыл в Лондоне, чтобы иметь возможность составить себе проверенное впечатление. На внешний взгляд мне показалось, что война гораздо меньше задела Лондон и англичан, чем Париж и французов. Не говоря о движении на улицах и о значительном в то время количестве мужчин призывного возраста, которых можно было встретить на улице, пошиб жизни как будто был иной. Я остановился в гостинице «Ritz», – правда, самой лучшей в Лондоне. В Париже в лучших ресторанах я, например, ни разу не видел никого вечером во фраке, ни за чьим столом – бутылки шампанского. Здесь, у «Ритца», все мужчины, без исключения, были во фраках, а дамы в бриллиантах, и не было стола, за которым не пили бы шампанского. Конечно, тут дело было в том, что англичане гораздо консервативнее в своих привычках и вкусах, чем французы, и им труднее от них отделаться; но главное различие было в положении тех и других. Как-никак, неприятель был менее чем в 100 километрах от Парижа, тогда как англичан отделяло от него море, и только налеты цеппелинов нарушали иногда покой Лондонских жителей.