Поступай так, чтобы являться в своем поведении разумным и благородным (edler) человеком и выражать тем самым характер проницательного, спокойного, человеколюбивого и сильного ума…[1064]

Поступай так, чтобы являться в своем поведении разумным и благородным (edler) человеком и выражать тем самым характер проницательного, спокойного, человеколюбивого и сильного ума…[1064]

Следует действовать с оглядкой на то, какими мы явим себя перед другими людьми. Правда, под этими «другими», пожалуй, лучше всего понимать фигуру незаинтересованного наблюдателя, понятого на манер Адама Смита и Давида Юма, но эти другие и составляют общество.

Честь была все еще важна в Германии XVIII века. В самом деле, ее можно назвать одной из главных нравственных заповедей прусского Ständestaat. Системы сословий и гильдий были пронизаны ею не менее, чем знать. Честь, возможно, была даже важнее для граждан больших городов Пруссии, чем для многих представителей знати. Без чести член гильдии был ничем. Быть обесчещенным означало быть исключенным из гильдии. Ehrbarkeit, честность или порядочность, была почти всем[1065]. Так что когда Гарве утверждает, что у каждой профессии есть свой моральный кодекс, что ей следует его иметь и что философам следует прояснять «неясные максимы, которым следуют люди разных профессий», он, кажется, одобряет один из самых важных аспектов прусского общества. Политические и исторические статьи Канта предыдущих лет показывают, что он далеко превзошел эту точку зрения. Его волновали не столько особенности прусского или даже европейского общества, сколько судьба человечества в целом. Пруссия – лишь один эпизод повествования о всемирной истории со всемирно-гражданской точки зрения.

Будучи сыном мастера-ремесленника, важного члена гильдии, Кант непосредственно знал того рода нравственную установку или этос, о которых говорили Цицерон и Гарве. В самом деле, этот этос всегда оставался для него важной идеей[1066]. И все же не он был основополагающим для нравственности. Порядочность, или Ehrbarkeit, была для Канта всего лишь внешней формой моральности, или honestas externa[1067]. Он ясно понимал, что она зависит от социального порядка, и по этой причине отверг ее в качестве основы для максим. Основа морального обязательства, говорит он, находится «не в природе человека или в тех обстоятельствах в мире, в какие он поставлен, а a priori исключительно в понятиях чистого разума»[1068]. «Честь» и «честный» не могли, таким образом, ухватить истинную природу нравственности. Этика Цицерона, основанная на общественной жизни, выраженная такими понятиями, как честность (honestas), верность (fides), союз (societas) и благопристойность (decorum), слишком поверхностна и нефилософична для Канта. По этой причине Кант отвергает не только Цицерона, но и всех, кто пытается развить его этику. Моральные обязанности не могут происходить из чести или порядочности. Они основаны на том, что мы находим в себе и только в себе, а именно на понятии долга в нашем сердце и в нашем разуме. Нравственность – это о том, кем мы в самом деле являемся или кем нам следует быть, и она, по мнению Канта, не имеет ничего общего с нашим социальным статусом[1069].