Этот идеал чистой воли отличает кантовскую метафизику нравов от вольфианской концепции всеобщей практической философии. Мысль Вольфа имеет дело с волением в целом, философия Канта – с чистой волей. Подход Вольфа можно сравнить с общелогическим подходом, имеющим дело со всеми видами мышления, в то время как подход Канта близок к трансцендентальной логике, которая излагает «особые действия и правила чистого мышления, то есть такого мышления, посредством которого предметы познаются совершенно a priori»[1084]. Другими словами, Кант не собирается затрагивать повседневных ситуаций обычных моральных агентов. Он скорее имеет дело с идеалом чистого разума, полностью априорным[1085]. Этот идеал, который он называет категорическим императивом, не «дан нам в опыте». Это «априорное синтетическое практическое положение», саму возможность которого трудно увидеть[1086]. В самом деле, Кант оканчивает книгу, подчеркивая, что «мы не постигаем практической безусловной необходимости морального императива». Мы только «постигаем его непостижимость», и «больше этого уже нельзя по справедливости требовать от философии, которая стремится в принципах дойти до границы человеческого разума» [1087].

Таким образом, нравственность для Канта – это загадка. Высшее условие нравственности понять нельзя. Появляется соблазн сказать, что это грубый факт, пусть даже он рационален и таким образом содержит в себе «идею другой и гораздо более ценной цели существования». То, что «только достоинство человека как разумного естества без всякой другой достижимой этим путем цели или выгоды, стало быть уважение к одной лишь идее, тем не менее должно служить непреложным предписанием воли», – это, как открыто признается Кант, парадокс. Истинная моральность – это идеал, который еще только должен быть подкреплен примерами в мире, но это единственный идеал, к которому стоит стремиться. Это та конечная цель, к которой приходит кантовский идеализм. Более того, Кант знал, что это понятие «достоинства человека» имело бы взрывоопасные последствия, если бы его приняли граждане Пруссии и остальной Европы, даже если сам он осторожно преуменьшал революционные последствия своей работы.

Кант формулирует категорический императив, то есть безусловное повеление моральности, в трех различных формах, и все они предполагаются эквивалентными. В первой формулировке он звучит так: «поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»[1088]. Вторая формулировка говорит: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству»[1089]. Третья версия сводится к утверждению, что «разумное существо» обязано «смотреть на себя как на устанавливающее через все максимы своей воли всеобщие законы»[1090]. Кант яснее всего определяет это как «формальный принцип» максим, в котором агент видит себя законодателем в царстве целей, с заповедью: «поступай так, как если бы твоя максима в то же время должна была служить всеобщим законом (всех разумных существ)»[1091]. Хотя Кант – а за ним и большинство комментаторов – кажется, благоволит первой версии категорического императива, на самом деле последняя – самая плодотворная для дальнейшей кантовской аргументации, поскольку позволяет ему ввести идею царства целей в противоположность царству природы и отличить автономию от гетерономии.