Кантовская идея автономии, которую он также называет «высшим принципом моральности» и которая поэтому является принципом, который призваны установить «Основоположения», равносильна утверждению, что мы, как разумные существа, сами себе закон, или что мы свободны сами устанавливать себе законы[1092]. Конечно, законы, которые мы устанавливаем себе, должны быть такими, чтобы они действовали для всякого разумного существа. Это никоим образом не умаляет радикальную позицию Канта, что никто – ни священник, ни король, ни Бог – не может давать нам моральные законы или диктовать нам мораль. Мы не только должны быть ответственны сами за себя, мы и должны быть сами себе хозяева. Нравственность, таким образом, предполагает свободу.

По этой причине концепция свободы становится «ключом к объяснению автономии воли»[1093]. Но свобода столь же загадочна, как и категорический императив. Ее «мы не могли доказать даже в нас самих и в человеческой природе»[1094]. «Ее необходимо предположить, если мы хотим мыслить себе существо разумным и наделенным сознанием своей причинности в отношении поступков, то есть наделенным волей. Вот почему мы считаем, что. мы должны приписать каждому наделенному разумом и волей существу это свойство определять себя к поступку, руководствуясь идеей своей свободы»[1095].

Кант в рассуждениях ходит по кругу, и он это знает. Ему нужно предполагать свободу, чтобы сделать утверждение, что категорический императив схватывает суть моральности. Ему нужно также предположить, что категорический императив – это суть нравственности, чтобы возвести «определенное понятие нравственности к идее свободы»[1096]. Кант думает, что может разрешить эту проблему, или по крайней мере смягчить ее, утверждая, что мы становимся «на одну точку зрения, когда благодаря свободе мыслим себя a priori действующими причинами, и на другую, когда по своим поступкам представляем себе самих себя как результаты, каким мы видим перед собой». Согласно первой точке зрения, мы принадлежим к «миру интеллектуальному», о котором мы больше ничего не знаем, то есть миру вещей самих по себе[1097]. Согласно второй, мы принадлежим к миру явлений, который Кант так хорошо очертил в «Критике чистого разума», чтобы оставить место вере. «Основоположения», таким образом, в важном смысле представляют собой не более чем развитие одного из предметов веры первой «Критики». Они показывают, что свобода как автономия – это «высший принцип моральности». В них также предлагается первая точная формулировка категорического императива. «Основоположения» не делают ничего сверх этого – но этого самого по себе достаточно, чтобы они составляли одно из величайших достижений в истории философии. И все же, тем самым Кант ставит философию на более «опасную позицию», чем та, на которой ее оставил Гарве (и Цицерон), – утверждая, что ей «не за что держаться или на что опираться ни в небе, ни на земле»[1098].