Это может показаться простым академическим упражнением, но для Канта оно имеет самые что ни на есть практические последствия, потому что показывает, среди прочего, что мы должны
…направить честолюбие глав государств и их подчиненных на единственное средство, способное оставить о них славную память, [а это] может еще, кроме того, послужить небольшим толчком к попытке создать такую философскую историю[1107].
…направить честолюбие глав государств и их подчиненных на единственное средство, способное оставить о них славную память, [а это] может еще, кроме того, послужить
Философ, быть может, и не способен сделать многое, чтобы содействовать выполнению целей природы или развитию совершенного государственного устройства, но есть кое-что, что он может сделать как судья и критик власть предержащих. Кант серьезно относился к этой роли по меньшей мере с 1784 года. То, что он говорит о законосообразных внешних отношениях с другими государствами, можно истолковать как скрытую критику воинственной милитаристской политики Фридриха.
В декабре того же года он опубликовал статью «Что такое Просвещение?», и снова в
Это был вопрос, на который Кант хотел ответить. Он был никоим образом не единственным, кто занимался этим вопросом. Завязался спор. Ответ Канта был самым философским, или, лучше сказать, самым принципиальным, но далеко не единственным. Кант утверждал, что Просвещение – это судьба человечества, в то время как большинство других статей касались более практических тем.
В конце статьи отмечается парадокс, который представляет собой Пруссия Фридриха. Она допускает свободу мысли в религиозных делах, которую в свободном государстве не осмеливаются позволять. Она содержит «хорошо дисциплинированную и многочисленную армию для охраны общественного спокойствия», и именно из-за этой угрозы индивидуальной свободе гражданина (свободе личности) возможна большая свобода духа, – по крайней мере, по словам Канта: