Гаман Гердеру не поверил. Сначала он ничего не сказал об отклике Гердера самому Гердеру, и все же говорил с ним о Канте. Так, 14 апреля 1785 года он писал, что позаимствовал у Гиппеля только что вышедшие «Основания», прочитал их за несколько часов и обнаружил, что «вместо чистого разума он говорит в этой работе о другом плоде воображения и идоле: о доброй воле». И добавил: «даже враг Канта должен признать, что Кант – один из острейших наших умов, но, к сожалению, эта острота – его злой демон, почти как у Лессинга…»[1128]Лишь 8 мая Гаман поднял вопрос о предполагаемой злонамеренности Канта. Неявно критикуя последователей Гердера как «искренних поклонников того, чего они не понимают», Гаман указывал, что сам многим обязан Канту и что, как и у Гердера, у него есть все основания избегать открытого конфликта. Он оправдывал Канта: «Если пренебречь ветхим Адамом его авторства, он по-настоящему любезный, бескорыстный и по сути благородный и благонамеренный человек многих талантов и заслуг». Кроме того, «в Ваших „Идеях“ несколько пассажей направлены, похоже, против его системы, как стрелы, хотя Вы, возможно, и не думали о нем – и я подозреваю, что многое в его рецензии вовсе не было задумано так, как Вы это неверно поняли или истолковали». У медали всегда две стороны, и «все наши знания неполны»[1129].

Под «искренними поклонниками того, чего они не понимают», Гаман имел в виду прежде всего рецензента «Идей» Гердера в февральском выпуске Teutscher Merkur, Карла Леонгарда Рейнгольда, который нападал на Канта. Рецензия называлась «Письмо пастора из *** к издателю T.M. по поводу рецензии на „Идеи“ Гердера». Кант получил журнал и решил ответить. В конце марта он уже отправил ответ в Йену, и его напечатали в приложении к мартовскому выпуску журнала. Кант защищался, утверждая, что следовал «принципам тщательности, беспартийности и сдержанности, которыми руководствуется наша газета»[1130]. Пастор, писал Кант, неправ, обвиняя рецензента в том, что он метафизик, который пытается все свести к схоластическим абстракциям. Рецензент достаточно хорошо знаком с материалами по антропологии и уважает их как эмпирические свидетельства, но «разумное применение опыта тоже имеет свои границы»[1131]. Нельзя использовать аналогии, чтобы заполнить «неизмеримую пропасть между случайным и необходимым», а на утверждение пастора о том, что «здоровый, предоставленный самому себе в своей свободе разум не отшатнется ни от какой идеи», Кант отвечал, что имел в виду попросту мнимый страх, с которым обыденный разум отшатывается от идей, посредством которых «совершенно невозможно ничего мыслить». Он также отмечал, что его суждение о книге мотивировано должным уважением к нынешней «и еще более к последующей славе автора»[1132].